Между тем Антоний прибыл к нему из Брундизия с войском. Цезарь, этим ободренный, вызывал к сражению Помпея, который стоял на выгодном месте и в изобилии получал с твердой земли и с моря все потребное, между тем как Цезарь с самого начала терпел недостаток, час от часу более удручавший его войско. Воины его питались какими-то кореньями, который ели с молоком. Иногда они сделали из этих кореньев хлебы и, устремившись к передовым стражам противников своих, бросали им оные, говоря при том, что пока земля будет производить эти коренья, до тех пор не перестанут осаждать Помпея*. Этот полководец не допустил, чтобы брошенные хлебы и сказанные ими слова дошли до войска, которое было в унынии и страшилось дикости и равнодушия ко всему противников своих, которые походили на свирепых зверей.
Между тем вокруг Помпеева стана происходили частые стычки. Цезарь во всех одержал верх, но в одном из них войско его было разбито, и он был в опасности потерять стан. Помпей напал на него, никто не выдержал его наступления; рвы уже были наполнены мертвыми, воины падали на валах и укреплениях своих, предавшись поспешному бегству. Цезарь выступил навстречу, силился остановить и построить бегущих, но все было бесполезно. Он хватался за знамена, но знаменосцы бросали их. Неприятели взяли тридцать два знамени. Жизнь Цезаря была в великой опасности: он наложил руку на одного высокого и сильного воина, который бежал с другими подле него, велел ему остановиться и обратиться к неприятелю. Воин тот в страхе и смятении поднял меч, чтобы его поразить, но щитоносец Цезаря успел отрубить ему руку.
Цезарь был в таком отчаянии, что когда Помпей по излишней ли осторожности, или по поле судьбы, положил конец столь великому делу и отступил, заключив противников в их укреплениях, то Цезарь, возвращаясь, сказал друзьям своим: «Сегодня победа была бы на стороне неприятелей, когда бы они имели человека, умеющего побеждать». Удалившись в ту ночь в шатер свой, лег он на постель и провел ночь самую беспокойную и в неприятнейших помышлениях*. Он обвинял себя в том, что предводительствовал неблагоразумно, ибо хотя перед ним была пространная область и богатые города македонские и фессалийские, он не перенес туда войны, но стоял на берегу моря, когда неприятели им обладали, и терпя во всем недостаток, более был сам осаждаем, ежели осаждал неприятеля оружием. Встревоженный и огорченный предстоявшими бедствиями, поднялся он с войском и решился идти в Македонию на Сципиона, надеясь либо привлечь туда Помпея, который должен был сражаться с ним, не получая со стороны моря припасов с равным изобилием, либо одержать верх над Сципионом, который был отделен от другого войска.
Это движение Цезаря внушило гордость войску Помпея и всем военачальникам, которые думали уже, что Цезарь побежден и бежит. Помпей был столько осторожен, что не хотел решить участи столь важного дела одним сражением, имея в изобилии все то, что было нужно к продолжению войны; он хотел истощать неприятельскую силу и бодрость, которая не могла быть долговременна. В самом деле, лучшие воины Цезаря были искусны и непреоборимы в сражениях, но по причине старости своей они не могли переносить трудностей, сопряженных с переменами места, с укреплением стана, с нападениями на стены, с ночными бдениями*; слабость телесная заставляла терять бодрость духа. Говорили тогда, что в Цезаревом стане распространилась заразная болезнь, которая произошла от дурной пищи. Важнее всего было то, что Цезарь не имел денег и терпел недостаток в припасах; казалось уже, что в короткое время войско его само собою исчезнет.
Все это заставляло Помпея не давать сражения. Мнение его одобрял один Катон, который щадил граждан. Увидев падших в последнем сражении неприятельских воинов, числом до тысячи человек, Катон заплакал, закрыл лицо и удалился. Но все другие называли Помпея боязливым, говорили, что избегает сражения, раздражали его, называя Агамемноном и царем царей; они уверяли, что он не хотел сложить верховной власти, веселясь тому, что было от него в зависимости такое множество полководцев, которые собирались в его шатре. Фавоний, который хотел подражать смелости Катона, показывая великое неудовольствие, говорил, что и в нынешнем году не удастся им поесть тускаланских фиг по причине Помпеева любоначалия! Афраний, недавно возвратившийся из Иберии, где он предводительствовал весьма дурно и был обвиняем в том, что продал Цезарю войско, спрашивал, почему не сражаются с купцом, который купил у него провинции. Помпей, этими речами побуждаемый к сражению, против воли своей двинулся к преследованию Цезаря.
А Цезарь продолжал свой путь с великими затруднениями; никто ему не приносил съестных припасов; все его презирали по причине неудачного сражения. По взятии же фессалийского города Гомфы* он не только смог накормить армию, но освободил оную от болезни необыкновенным образом. Воины нашли в городе вина в большом количестве, пили оного много, во всю дорогу предавались удовольствиям и веселью. Пьянством они освободились от болезни, вновь возвратив здоровье.
Когда оба войска остановились при Фарсалии, то Помпей опять принял прежнее намерение; при том явились неблагоприятные знамения, и во сне он увидел дурной сон. Ему показалось, что видел на театре себя самого, и что римляне рукоплескали ему. Но другие военачальники были столь дерзки и так уверены наперед в победе, что Домиций, Спинтер и Сципион спорили между собою, кому из них достанется первосвященническое достоинство Цезаря. Многие посылали в Рим нанять заблаговременно дома, приличные людям, облеченным в сан консульский и преторский: они были уверены, что после войны немедленно получат эти начальства. Более всех оказывали нетерпение всадники, которые были одеты великолепно и гордились блеском своих оружий, хорошими конями, своей красотой, равно как и своим числом: их было семь тысяч, а у Цезаря не более одной тысячи. Пехота Цезаря также не могла сравниться числом с пехотой Помпея, которой противопоставлял сорок пять тысяч человек двадцати двум тысячам.
Цезарь, собрав своих воинов, объявил им, что Корнифиций ведет к нему два легиона и что они уже близко, что в Мегарах и в Афинах стоят пятнадцать когорт под предводительством Калена; потом спросил их, хотят ли они дожидаться прибытия войска или сами решаться на сражение. Все они громким криком изъявили согласие, просили его никого более не дожидаться, но принять все меры и все устроить так, чтобы как можно скорее вступить в бой с неприятелем. Между тем как он очищал священными обрядами свое войско и принес первую жертву, прорицатель сказал ему, что в три дня он вступит с неприятелем в решительное сражение. Цезарь спросил его, не видит ли какого-нибудь благоприятного знамения касательно конца битвы. «Ты сам себе можешь лучше ответить на этот вопрос, – сказал ему прорицатель. – Боги являют великую перемену и оборот в противную сторону в том, что ныне существует. Если ты уверен, что в настоящее время тебе хорошо, ожидай лучшего счастья; если же тебе худо, ожидай лучшего». Ночью перед сражением, обозревая стражи, увидел он около полуночи пламенник небесного огня, который пролетел над его станом и, становясь ярче и блистательнее, казалось, пал в стан Помпея. На рассвете замечено было, что в неприятельском стане господствовал панической страх. Впрочем, Цезарь, не ожидая, чтобы в тот день произошло сражение, поднялся с места, как бы хотел идти к Скотуссе.
