Мы сравним Катона с Фокионом не по причине общего сходства, то есть потому, что они были оба добродетельные и государственные люди; нет сомнения, что мужество от мужества разнствует; напротив в Алкивиаде и Эпаминонде; и благоразумие от благоразумия – как в Фемистокле и Аристиде; и справедливость от справедливости – как в Нуме и Агесилае. Но добродетели Катона и Фокиона до самых крайних и едва приметных разностей представляют нам одни и те же черты, один вид, одни общие краски, впечатленные в их свойствах. Человеколюбие равною мерой в них сопряжено с суровостью, осторожность с храбростью, заботливость о других с бесстрашием о себе самих, удаление от всего непристойного и непривязанность к справедливости так в них соединены и связаны между собой, что нужен самый тонкий ум, как орудие для того, чтобы отыскать и разделить существующие между ними разности.
Известно всем, что Катон происходил от знаменитейшего рода, как будет показано после, и Фокион, сколько я могу судить, не был рода бесславного и не благородного. Когда бы он был сын делателя пестов, как говорит Идоменей, то Главкипп, сын Гиперида, в речи своей, в которой он собрал столько, сколько мог порицаний и злословий на Фокиона, не позабыл бы его низкого происхождения, и сам Фокион не получил бы столь благородного и разумного образования, чтобы в самой молодости быть участником Платоновой и впоследствии Ксенократовой беседы в Академии и с самого начала не оказать склонности и любви к благороднейшим занятиям. По уверению Дуриса, никто из афинян не видал, чтобы Фокион смеялся или плакал, чтобы он мылся в народной бане и держал руку вне плаща, когда был в него одет. На поле и в походах ходил он всегда без обуви* и без плаща, исключая чрезвычайного и нестерпимого холода, так что воины говорили шутя, что должен быть сильный холод, когда видели Фокиона одетым.
Хотя свойствами душевными был он кротчайший и человеколюбивый, но с виду казался суровым и неприступным, так что незнакомые нелегко решались с ним заговаривать с глазу на глаз. Когда Харет говорил, что не счесть его угрюмого вида, и афиняне тому смеялись, то Фокион сказал им: «Этот угрюмый вид никогда вас не огорчил, но смех этих людей много раз заставлял город плакать». Равным образом и силы Фокиона, столь спасительные по хорошим и полезным мыслям, в них заключающимся, имели в себе повелительную, суровую и неприятную краткость. Зенон говаривал, что философу надлежит обмакивать слова в уме своем, прежде чем их произнести; и Фокионовы речи в не многих словах заключали много смысла.
Нет сомнения, что Полиевкт из Сфетта* то же самое разумел, когда говорил, что Демосфен есть оратор превосходнейший, а Фокион – сильнейший. Как монета при меньшей тяжести и величине имеет меньше цены, так сила речей состоит в том, чтобы под немногими словами много разуметь. Говорят, что некогда, между тем как народ собирался в театре, Фокион в размышлении ходил у скены* один. «Кажется, ты о чем-то размышляешь, Фокион», – сказал ему один из его друзей. «Это правда, – отвечал Фокион, – я думаю, нельзя ли чего-нибудь убавить от речи, которую хочу сказать афинянам». Демосфен имел великое презрение ко всем другим ораторам, но когда Фокион восставал против него, то он обыкновенно говаривал друзьям своим: «Поднимается секира на мои слова». Впрочем, это надлежит отнести более насчет характера Фокиона, ибо одно слово, одно мановение добродетельного мужа перевешивает тысячу острых мыслей и искусных периодов.
Фокион, будучи молодым, пристал к полководцу Хабрию и провождал его всюду, чем приобрел великую опытность в воинских делах. Между тем он исправлял Хабрия, человека неровных и необузданных свойств. Хотя Хабрий был от природы тяжел и недеятелен, однако в самых битвах приходил в жар и воспламенялся до того, что вместе с отважнейшими воинами ввергался в опасность с великою дерзостью. В самом деле это стоило ему жизни в Хиосе, где он первый устремился вперед с триерой и хотел силой сделать высадку. Фокион, в одно и то же время и остороженый, и деятельный, то воспринимал медленность Хабрия, то охлаждал и укрощал безвременный жар и стремительность его. Хабрий, человек добрый и справедливый, любил его, возводил в высшие степени; создал ему известность среди греков и пользовался его услугами в важнейших делах. В морском сражении при Наксосе* придал он Фокиону немалую честь и прославил его имя. Здесь Хабрий поручил ему начальство над левым крылом, где происходила сильная и упорная битва и где скоро было решено дело. Афиняне дали грекам первое морское сражение по освобождению своему от лакедемонского ига и, одержав полный успех, оказывали великую любовь к Хабрию и обратили особенное внимание на Фокиона, как на искусного военачальника. Битва эта дана была в то время, когда празднуемы были великие таинства. Хабрий определил, чтобы ежегодно в шестнадцатое число месяца боэдромиона раздаваемо было афинянам вино в память этого сражения.
После этого дела Хабрий велел Фокиону отправиться к островам с двадцатью кораблями для сбора налогов. Фокион сказал, что если посылает его воевать, то нужно дать ему большую силу; если же посылает к союзникам, то одного корабля довольно. Он отплыл на своей триере, вступил с городами в переговоры, обходился с теми, ктоторые управляли кротко и просто, и возвратился с многими отправленными от союзников кораблями, на которых везены были деньги.
Фокион был привержен к Хабрию; не только при жизни его оказывал ему почтение, но и по смерти его имел он всегда попечение о его родственниках и старался сделать сына его Ктесиппа человеком военным, хотя он видел его безрассудность и необузданность, однако не переставал его исправлять и скрывать пороки его. Только однажды, когда сей молодой человек беспокоил его в походе и докучал безвременными вопросами и советами и некоторым образом наставлял его и вмешивался в дела, касающиеся до полководства, Фокион воскликнул: «О Хабрий, Хабрий! Какую благодарность плачу тебе за твою дружбу, терпя твоего сына!»
Все те, кто в то время занимался общественными делами, разделили между собою, как бы по жребию, предводительство над войском и управлением в Народном собрании. Одни, в числе которых был Эвбул, Аристофонт, Демосфен, Ликург и Гиперид, а другие, такие как Диопиф, Менесфей, Леосфен и Харет возвышались тем, что предводительствовали войсками и вели войну. Фокион вознамерился воскресить и соединить в себе управление Перикла, Аристида и Солона, состоявшее из того и другого, которое по этой причине он почитал совершеннейшим. Как говорит Архилох, сии мужи были:
На поле брани Марсу служили,
В мире Муз дары любили.
Фокион помнил, что сама Афина есть богиня войны и политики и что таковой почитается.
Фокион, приготовившись к тому и другому, в управлении старался всегда о сохранении мира и спокойствия; однако, будучи полководцем, предпринимал походы чаще не только своих современников, но и предшественников своих. Он не просил, не искал полководства, однако и не избегал его и не отказывался от него, когда афиняне его призывали. Известно, что сорок пять раз был он полководцем афинским и ни разу не присутствовал при избрании чиновников. Он был призываем афинянами и избираем всегда во время своего отсутствия. Бессмысленные люди дивились тому, что Фокион во многом противился народу и никогда не сделал и не сказал ничего единственно к угождению его; однако народ, подобно царям, которые употребляют льстецов только после умытия рук, употреблял для забавы своей приятных и веселых демагогов своих, но действуя разумно и со здравым рассудком, к верховному начальству призывал он всегда самого строгого и благоразумного правителя, который один более всех противился его желанию и стремлениям. Некогда прочтено полученное из Дельфов прорицание, в котором было писано, что все афиняне единогласны в мнении своем, но что один из них думает иначе, нежели другие. Фокион, выступив в средину афинян, сказал: «Не беспокойтесь, человек, которого вы ищете, это я! Мне одному не нравится все то, что вы желаете». В другой раз он говорил свое мнение народу; оно было одобрено и все на то согласились. Тогда Фокион, обратившись к друзьям своим, спросил: «Не сказал ли, забывшись, чего-нибудь дурного?»
