Афиняне требовали некогда денег на какие-то жертвоприношения, и все давали; много раз они требовали их от Фокиона. «Требуйте у богатых, – сказал он, – я бы устыдился дать вам, не давши ничего ему», – показывая на заимодавца Калликла; афиняне однако не переставали кричать и требовать от него денег. Фокион сказал им следующий аполог: «Один робкий человек пошел на войну, вороны закричали, он сложил свои оружия и сидел спокойно, через некоторое время он поднялся, вороны опять закричали, и он опять остановился, наконец сказал: “Кричите себе сколько можете громче, вам не достанется меня клевать”». В другое время афиняне требовали, чтобы он вывел их против неприятелей, он не хотел. Афиняне называли его робким и малодушным. «Ни вам сделать меня отважным, ни мне сделать вас робкими, – сказал Фокион, – впрочем мы друг друга знаем». В некоторых трудных обстоятельствах народ был весьма недоволен им и требовал от него отчета в предводительстве: «Друзья мои, – сказал им Фокион, – подумайте прежде, как бы спасти себя!» Однажды он заметил, что афиняне во время войны были смирны и робки, а по заключении мира сделались дерзкими и порицали его в том, что он лишил их победы. «Счастье ваше, – сказал им Фокион, – что вы имеете полководца, который вас знает, а то бы вы давно погибли». Афиняне, споря с беотийцами из-за некоторой земли, не хотели с ними судиться, но намеревались объявить им войну. Фокион советовал им сражаться лучше словами, в которых они сильнее беотийцев, нежели оружиями, в которых они были слабее. Некогда Фокион говорил им о делах общественных; афиняне не хотели его слушать и не терпели, чтобы он говорил. «Вы можете, – сказал им Фокион, – принудить меня делать то, чего бы сделать не хотел, но никогда меня не заставите говорить против воли моей то, чего не должно». Демосфен, один из ораторов, противившихся ему в управлении республики, сказал ему некогда: «Тебя, Фокион, убьют афиняне». – «Если сойдут с ума, – отвечал Фокион, – а тебя – если придут в себя». Полиевкт из Сфетт советовал некогда афинянам объявить Филиппу войну; время было жаркое, и Полиевкт, будучи весьма жирен, запыхался, потел и часто пил воду для освежения себя. «Подлинно, – сказал Фокион, – вы должны поверить ему и объявить войну Филиппу. Только, как вы думаете, что будет делать со щитом и в панцире при наступлении неприятеля тот, кто, говоря вам свои мысли, находится в опасности задохнуться?» Ликург поносил Фокиона пред народом и выговаривал ему особенно за то, что он советовал афинянам выдать Александру десять требуемых им граждан. Фокион сказал ему: «Я давал им много хороших и полезных советов, но они меня не слушаются!»
В Афинах был некто по имени Архибиад, прозванный Лаконцем: он отрастил себе предлинную бороду, носил всегда дурной плащ и имел суровый вид. Фокион, против которого в Совете производили великий шум противники его, призвал Архибиада, как свидетеля в истине слов своих, и попросил о поддержке. Архибиад встал и против ожидания Фокиона говорил так, как афинянам было приятно. Фокион взял его за бороду и сказал: «О Архибиад! Зачем же ты не выбрил ее?» Доносчик Аристогитон в собраниях народных выдавал себя за воинственного и храброго человека и поощрял народ к войне, но когда надлежало набирать воинов, то он пришел в Собрание на костыле с перевязанными ногами. Фокион, увидел его издали идущего, закричал писцу: «Впиши и Аристогитона, хромоногого и лукавого!» Эти черты заставляют удивляться, как человек, столь жестокий и суровый, приобрел прозвище Доброго. Конечно, трудно, однако возможно, чтобы один и тот же человек, подобно вину, был в одно время приятен и суров, как с другой стороны есть люди, которые кажутся сладкими, но они действительно суть самые неприятные и пагубные для тех, которые с ними имеют дело. Гиперид сказал некогда народу: «Афиняне! Не смотрите на то, что я горек; смотрите только, без пользы ли я таков?» Как будто бы люди боялись и отвращались только тех, кто им неприятен и ненавистен по причине своей алчности, а не тех, кто особенно употребляет свою силу к удовлетворению своей надменности и зависти, гнева или своенравия. Фокион никому из своих сограждан не сделал зла по вражде к нему; он и врагом никого из них не считал. Он был суров, непреклонен и неумолим настолько, насколько нужно было быть лишь против людей, которые противились тому, что он предпринимал для пользы отечества. Напротив того, в частной жизни был он ко всем благосклонен, приступен и человеколюбив до того, что помогал своим противникам в несчастии и когда находились в опасности, защищал их против их неприятелей. Некогда его порицали приятели его за то, что говорил в пользу некоего дурного человека, которого судили. Фокион им отвечал, что добродетельные люди не имеют нужды в защите. Доносчик Аристогитон, будучи осужден, послал просить к себе Фокиона, который послушался и пошел к нему в темницу; приятели его не пускали. «Оставьте меня, друзья мои! – сказал им Фокион. – В каком другом месте свидание с Аристогитоном может быть приятнее?»
Союзники и жители островов, считая как бы неприятельскими отправляемые из Афин корабли под начальством другого полководца, укрепляли свои стены, заваливали гавани, сгоняли из деревень в город скот и невольников, жен и детей. Напротив того, когда предводительствовал афинскими силами Фокион, они выезжали далеко к нему навстречу на собственных кораблях своих, украшенные венками, и с весельем провожали в свои города.
Когда Филипп, стараясь утвердиться на Эвбее, переводил туда из Македонии военные силы и посредством поставленных ими тираннов привязывал к своей стороне города, то Плутарх Эретрийский призывал туда афинян, предлагая им освободить сей остров от македонского владычества*. Фокион избран полководцем и послан туда с войском, однако незначительным. Афиняне надеялись, что к ним готовы были пристать тамошние жители, но Фокион нашел, что все было заражено изменою, предательством и подкупом, а потому он сам приведен был в великую опасность. Заняв холм, отделяемый глубокой рытвиной от Таминской равнины, он остановился на нем и держал вместе отборнейшие силы свои. Когда самые непокорные, многоречивые и строптивые воины оставляли стан и убегали домой, то Фокион велел начальникам оставлять их без внимания, ибо по своему бесчинству они были бы здесь бесполезны и вредны для сражающихся; между тем по возвращении своем в Афины, чувствуя свое преступление, менее стали бы кричать на него и менее его клеветать.
Когда неприятель наступил, то Фокион велел войску своему стоять спокойно с оружием в руках, пока он совершит жертвоприношение. Он занимался этим дольше обыкновенного, или не находя жертвы благоприятной, или желая заманить неприятелей ближе. Плутарх, думая, что Фокион медлит из робости, устремился на неприятеля с наемным войском. Конница, увидя движение и не терпя оставаться в бездействии, выступила из стана без всякого порядка и устройства и ударила на неприятеля. Передовые были разбиты, все рассеялись, и Плутарх убежал. Некоторые из неприятелей, приблизившись к самому валу, силились его срыть в той мысли, что уже победа одержана над всем войском. В то самое время совершилась жертва; афиняне немедленно напали из стана на неприятеля, обратили в бегство и большую часть положили на месте; в самих укреплениях Фокион велел фаланге своей не двигаться с места, принимать и устраивать тех, которые прежде рассеялись в бегстве своем. Он сам с отборнейшими воинами ударил на неприятеля. Битва была сильная, все сражались мужественно, не щадя жизни своей. Талл, сын Кинея, и Главк, сын Полимеда, ознаменовали себя, сражаясь подле самого полководца; Клеофан в этом сражении также оказал великие услуги. Он звал конницу, предавшуюся бегству, кричал ей и увещевал ее, чтобы она возвратилась и не оставила полководца своего в опасности, чем произвел то, что она поворотила назад и подкрепила движения пехоты.
