После этого сражения Фокион изгнал Плутарха из Эретрии; он овладел Заретрой, весьма важной по своему положению крепостью, ибо в этом месте остров имеет самую малую ширину, будучи объят с обеих сторон морями. Он отпустил всех взятых в плен греков, боясь, как бы афинские ораторы не ожесточили против них народ и не заставили его поступить с ними жестоко.
После этих подвигов Фокион отплыл в Афины. Вскоре союзники должны были пожалеть, что лишились его добродетели и справедливости, а афиняне познали его опытность и мужество, ибо Молосс, полководец, который после него управлял делами, вел войну столь неискусно, что он сам живым попал в плен.
Филипп, одушевленный надеждой, имея в уме своем великие предприятия, прибыл в Геллеспонт со всеми силами своими, дабы овладеть одновременно Херсонесом, Перинфом* и Византием. Афиняне решились послать войско на помощь этим городам. Ораторы действовали в пользу Харета. Он в самом деле отплыл туда, но не произвел ничего, достойного своих военных сил. Города, на помощь которым был он отправлен, не впустили в свои гавани его флота. Будучи всем подозрителен, он переходил без пользы с места на место; с союзников собирал деньги, а неприятелями был презираем. Народ, подстрекаемый ораторами, негодовал и раскаивался в том, что послал византийцам помощь. Фокион, восстав в Собрании, сказал: «Не должно сердиться на союзников, не имеющих доверенности к вашим полководцам, которые не внушают доверенности к себе. Эти-то полководцы делают вас страшными даже перед теми, кто без вашей помощи спасен быть не может». Эти слова сильно подействовали на народ; он переменил мысли, велел Фокиону собрать другие военные силы и отправиться в Геллеспонт. Это движение произвело великий перевес к спасению Византия, ибо Фокионова слава была уже велика. Леонт, который по своим добродетелям был отличнейший из византийских граждан, и с Фокионом знакомый по Академии, поручился за него городу; граждане не допустили Фокиона остановиться вне города, как он того хотел, но отворили свои ворота и приняли к себе афинян, которые не только вели себя весьма благоразумно и пристойно, не подали ни малейшей причины к жалобам, но в сражениях содействовали византийцам с великим усердием, по причине оказанной им доверенности. Филипп был тогда принужден отступить от Геллеспонта и навлек на себя презрение, хотя прежде был почитаем человеком непреоборимым и непобедимым. Фокион успел взять у него несколько кораблей и отнял города, охраняемые войсками его; во многих местах сделал высадки, опустошал и разорял область Филиппа и наконец возвратился в Афины, получив рану в сражении с неприятельскими войсками, которые уже собирались против него.
Мегаряне призывали тайно к себе афинян. Фокион, боясь, чтобы беотийцы не возымели к тому подозрения и не предупредили посылаемой в Мегары помощи афинян, по утру собрал народ и объявил ему предложение мегарян. Получив на то согласие, он велел затрубить в трубы, вооружил воинов и с народной площади повел их в Мегары. Он был принят охотно гражданами этого города, укрепил Нисею, от самого города до пристани построил две стены и таким образом соединил город с морем, который был уже вне опасности от неприятелей со стороны земли и зависел совершенно от афинян.
Афиняне, объявив уже открытую войну против Филиппа, избрали в отсутствии Фокиона другого полководца, дабы вести эту войну. Фокион, возвратившись в Афины с островов, представил народу, что было бы лучше принять предлагаемые мирные условия тогда, когда Филипп склонен к миру и чрезвычайно боялся опасностей войны. Один из тех, кто привык лишь влачиться по гелиеи* и клеветать на лучших граждан, противоречил ему и спросил его: «Ты смеешь, Фокион, отговаривать афинян от войны, когда они уже с оружием в руках?» – «Да! – отвечал Фокион, – хотя я знаю, что в военное время я тебе начальник, а по заключении мира, ты – мне». Впрочем, усилия его были тщетны. Демосфен одержал верх; он предлагал афинянам перенести войну как можно далее от Аттики. «Друг мой! – сказал Фокион. – Не на то должно смотреть, в каком месте нам сразиться, но каким образом победить. В таком только случае война будет далеко от нас; если же будем побеждены, то все бедствия будут от нас близки!»
Афиняне были разбиты. Беспокойные и жаждущие новых перемен граждане влекли Харидема на трибуну и хотели, чтобы он предводительствовал*. Лучшие граждане были в великом страхе. При помощи совета Ареопага, молениями и слезами своими, с большим трудом они убедили народ предать судьбу республики Фокиону. Этот полководец почитал необходимым покориться предложениям Филиппа и принять умеренные его условия. Но когда Демад предложил, чтобы республика участвовала в общем мире греков и в собрании всех послов их*, то Фокион говорил, что на это не согласится, пока не узнает, какой мир Филипп намерен заключить с греками. Впрочем, тогдашние обстоятельства были причиною того, что мнение его отвергнуто. Вскоре афиняне раскаивались в заключенном мире, ибо были принуждены давать Филиппу корабли и конницу. «Вот чего боялся я и вот за что вам противился, – сказал им Фокион, – но вы однажды согласились, итак, не должно вам теперь роптать и унывать; вспомните, что и предки наши, то начальствовали, то покорствуя другим, но ведя себя хорошо и в одном и в другом случае, спасли и город сей, и всю Грецию».
По смерти Филиппа* он не допустил афинян приносить жертвы по случаю получения столь радостной вести; он представил им, что, во-первых, радоваться смерти неприятеля подло, и, во-вторых, что воинство, вступившее с ними в бой при Херонее, только одним человеком стало меньше.
Когда Демосфен поносил Александра, который уже подступал к Фивам, то Фокион говорил ему:
Дикого мужа почто раздражить ты хочешь, несчастный!*
Мужа, который, жаждет великой славы? Близ нас свирепствует пожар и ты хочешь бросить в огонь республику, но я не допущу, чтобы народ себя погубил, хотя бы он сам того хотел, ибо я единственно терплю для того быть его полководцем!» После разорения Фив Александр требовал, чтобы ему были выданы Демосфен, Ликург, Гиперид и Харидем. Собрание обратило на Фокиона глаза свои; несколько раз звали его по имени. Он встал и, взяв одного из друзей своих, которого он большую имел доверенность и с которым советовался о делах, представил его народу, сказал: «Эти люди до такой крайности довели республику, что если бы кто потребовал у меня этого Никокла, то я согласен и его выдать; что касается до меня, то умереть за всех вас почел бы я своим благополучием. Хотя я сострадаю, афиняне, этим несчастным фиванцам, которые нашли здесь убежище после разорения их отечества; однако пусть Греция оплакивает только одни Фивы! Поэтому лучше просить за обоих и смягчить победителя, нежели с ним сражаться!»
Говорят, что когда Александр получил первое постановление афинян, то он его бросил на землю, отворотился от посланников и ушел, но второе, принесенное к нему Фокионом, он принял, узнав от старейших, что и Филипп уважал этого мужа. Не только позволил он ему представить свои требования, но выслушал и советы его. Фокион представлял ему, что если он хочет спокойствия, то должен прекратить войну; ежели же ищет славы, то должен обратить оружие от греков к варварам. Он говорил еще много и столь сообразно со свойствами и намерениями Александра и до того укротил его, что сей государь сказал ему наконец: «Пусть афиняне обратят внимание на дела; если что-либо со мною случится, то начальство перейдет к ним». Он соединился частно с Фокионом узами дружбы и гостеприимства и имел к нему такое уважение, которым не многие пользовались из приятелей его, которые всегда при нем находились. Дурис пишет, что Александр, достигши величайшей славы и силы по разбитии Дария, никому не писал в письмах обыкновенное приветствие «Радости желаю»; что только в письмах своих к Фокиону и Антипатру употреблял это приветствие. О чем упоминает также Харет.
