По смерти Леосфена* та сторона, которая боялась, чтобы Фокион не был избран в полководцы и не прекратил войны, подучила одного из неважных и неизвестных граждан сказать народу в Собрании, что он был другом Фокиону, что учился вместе с ним и что просит граждан беречь и щадить его, ибо другого Фокиона у них нет, и советует послать в войска Антифила. Афиняне согласились. Фокион выступил вперед и объявил народу, что он не учился вместе с этим человеком и что вовсе с ним незнаком. «Но с этого дня, – продолжал он, обернувшись к нему, – я делаю тебя другом своим, ибо ты подал народу совет, для меня полезный». Афиняне положили идти войной на беотийцев. Фокион противился сему намерению. Приятели говорили ему, что он погибнет, если будет противоречить афинянам. «Если я и поступки мои полезны отечеству, это несправедливо; если же я преступаю долг свой, то по делам!» Видя, что афиняне не переменили своих мыслей, но шумели, велел глашатаю объявить, чтобы все афиняне, которым минуло шестьдесят лет после первого похода, взяли бы с собою на пять дней запасов и тотчас за ним последовали из Собрания. Это объявление произвело великий шум, старики кричали и жаловались на него. Фокион говорил им: «Вам не должно это показаться странным, ибо я ваш полководец, которому от роду восемьдесят лет, и буду с вами». Он успел таким образом их успокоить и переменить мысли.
Микион с македонским и наемным войском опустошал приморскую сторону Аттики; он вышел в Рамнунте и делал набеги. Фокион вывел против него афинян. Многие из подчиненных его то и дело подбегали к нему, давали наставления, советовали ему эту возвышенность занять, туда послать конницу, здесь остановиться. «О, Геракл! – сказал Фокион. – Как много вижу здесь военачальников, как мало воинов!» Когда построил он свою пехоту, то один из воинов выступил впереди строя, но устрашившись противо выступившего ему неприятельского воина, опять отступил к строю. «Молодой человек, – сказал ему Фокион, – не стыдно ли тебе два раза оставлять свое место? Ты оставил то, в которое поставил тебя полководец, и то, которое ты сам выбрал?» Он напал на неприятелей, разбил их совершенно, умертвил Микиона и великое число неприятелей. Между тем и греческое войско в Фессалии одержало победу над Антипатром, к которому присоединился Леоннат и перешедшее из Азии македонское войско. Леоннат пал в сражении. Греческой пехотой предводительствовал Антифил; конницей – фессалиец Менон.
Но вскоре после этого Кратер перешел из Азии в Европу с многочисленным войском; дано было вновь сражение при Кранноне*, и греки были разбиты. Потери их были не очень тяжелы, на месте легло их немного, однако частью из-за неповиновения начальникам, которые были молоды и мягкосердечны, частью из-за старания Антипатра о привлечении городов на свою сторону греки разошлись и постыдным образом предали свою независимость. Антипатр прямо повел на Афины свое войско. Демосфен и Гиперид оставили город. Демад, который прежде не был в состоянии заплатить городу даже часть денежной пени, на которую был осужден (ибо, предложив народу семь раз постановления, противные законам, был объявлен бесчестным и не имел позволения говорить), теперь найдя удобный случай, внес предложение об отправлении к Антипатру полномочных послов для заключения мира. Народ, будучи в страхе, призывал Фокиона, объявляя, что ему одному верит. «Когда бы вы верили словам моим, – сказал им Фокион, – то теперь не рассуждали бы мы о сих делах». Постановление было утверждено. Фокион отправлен к Антипатру, который находился с войском в Кадмее и готовился вступить в Аттику. Первое прошение Фокиона состояло в том, чтобы Антипатр заключил мир на том месте, в котором он находился, но Кратер доказывал, что такое требование было несправедливо. «Фокион хочет, – говорил он, – чтобы мы оставались на земле своих друзей и союзников и разоряли ее тогда, когда мы можем содержать себя на земле своих неприятелей». Антипатр, взяв его за руку, сказал ему: «Окажем сие удовольствие Фокиону!» Все другие условия должны быть отданы на волю им, как при Ламии отданы были Антипатром на волю Леосфену.
По возвращении Фокиона в Афины народ, по необходимости, принужден был на все согласиться. Фокион возвратился опять в Фивы с другими посланниками, к которым афиняне причислили философа Ксенократа. Важность добродетели этого мужа, его слава и знаменитость в таком у всех были уважении, что, казалось, не гнездилось в душе человеческой такой надменности, свирепости и ярости, которая при одном воззрении на Ксенократа не восчувствовала бы к нему стыда и почтения. Несмотря на то, последовало совсем противоположное ожиданию афинян, по некоему бесчувствию и ненависти Антипатра ко всему изящному. Во-первых, он не приветствовал Ксенократа, хотя других посланников принял весьма благосклонно. По сему случаю Ксенократ сказал: «Антипатр хорошо делает, что стыдится одного меня за те неприятности, которые намерен причинить республике». Сверх того когда Ксенократ начал говорить, то Антипатр не хотел его слушать, прерывал его речь, оказывал неудовольствие и заставил его молчать. На речь Фокиона Антипатр отвечал, что заключает мир и союз с афинянами с тем, чтобы они выдали ему Демосфена и Гиперида, чтобы управлялись по древним постановлениям, по которым право гражданства получалось по имению*; чтобы приняли в Мунихию македонское охранное войско и заплатили бы военные издержки и пени. Посланники были довольны этими условиями, находя их снисходительными. Один только Ксенократ сказал, что Антипатр поступает с афинянами снисходительно, если считает их невольниками, но если почитает их вольными, то поступает с ними жестоко. Когда Фокион просил Антипатра об освобождении города от охранного войска, то он отвечал ему: «Фокион! Мы готовы исполнить все то, чего ты желаешь, исключая того, что послужит к твоей и к нашей погибели». Другие говорят о том иначе, а именно, что Антипатр спросил Фокиона, ручается ли он, что республика останется в мире и ничего нового не предпримет, если он освободит афинян от охранного войска. Фокион, предавшись размышлению, молчал, между тем Каллимедонт по прозвищу Краб, человек дерзкий и не любящий народа, встав, сказал ему: «Если он, Антипатр, будет свое пустословить, ужели ты будешь его слушать и не сделаешь того сам, что думаешь!»
Итак, афиняне приняли охранное македонское войско, под предводительством Менилла, человека кроткого, одного из Фокионовых приятелей. Требование Антипатра о принятии охранного войска показалось афинянам надменным, более служащим к изъявлению горделивой и все презирающей власти, нежели служащим к занятию города для безопасности и спокойствия. Время, в которое случилось это неприятное происшествие, еще более умножило уныние афинян. Охранное войско вступило в город двадцатого боэдромиона, когда отправляются тайны и выносят Иакха* из Афин в Элевсин, и так как торжественное шествие было расстроено, то многим приходила мысль сравнивать прежние деяния богов с настоящими. Тогда во время блистательнейших успехов видны были таинственные явления и слышны голоса, внушавшие врагам изумление и ужас, а ныне при тех самых священнодействиях боги были свидетелями бедствий Греции; священнейшее и любезнейшее им время года поругано и посрамлено величайшим несчастьем. За несколько лет до этого додонские жрицы изрекли афинянам беречь мыс Артемиды*, чтобы другие не заняли. Повязки, которыми обвязываются таинственные ложи в те самые дни, когда их красили, получили вместо красного – цвет слабый и мертвый. Всего страннее то, что те вещи, которые тогда красили для частных лиц, получили надлежащий цвет. Один из посвященных в таинства, мывший поросенка в Канфарской бухте*, был схвачен акулой, которая проглотила нижнюю часть тела его до утробы. Этим, казалось, боги явно предзнаменовали афинянам, что они лишатся нижней и приморской части города, но сохранят верхнюю.
