Фокиону; сам полководец сохранял прежнюю беспечность, пока наконец Никанор не вышел из Мунихии вооруженный и не обвел рвом Пирей.
Между тем как сие происходило, афиняне шумели против Фокиона и оказывали ему пренебрежение, когда он хотел их вооружить и вывести в поле. В то время Александр, сын Полисперхонта, прибыл с войском, будто бы для оказания помощи жителям против Никанора, но по сути дела – чтобы ему удалось занять город, находившийся уже в колеблющемся и бедственном положении. Изгнанники, прежде присоединившиеся к нему, вступили немедленно в город. К ним присоединились иноземцы и люди, объявленные бесчестными; составлено было Народное собрание, смешанное из разных людей, без всякого устройства. Фокион был лишен начальства; вместо него избраны другие полководцы. Когда бы не увидели Александра разговаривающим под стеной с Никанором наедине, и когда бы эти частые их свидания не внушили афинянам подозрения, то город в то время не избегнул бы опасности.
Между тем оратор Гагнонид нападал на Фокиона и на приятелей его и обвинял их в предательстве. Каллимедонт и Харикл оробели и оставили Афины. Фокион и те из друзей его, которые при нем оставались, отправились к Полисперхонту. Вместе с ними вышли из города, по привязанности своей к Фокиону, платеец Солон и коринфянин Динарх*, которые пользовались дружбой и доверием Полисперхонта. Болезнь, случившаяся с Динархом, заставила их остановиться на несколько дней в Элатии*. В это время Агнонид убедил народ, а Архестрат писал предложение отправить к Полисперхонту посольство для доноса на Фокиона. Как те, так и другие прибыли в одно время к Полисперхонту, который вместе с царем проезжал фокидское селение Фариги, лежащее близ горы Акрурия, которая ныне называется Галатом. Здесь Полисперхонт поставил золотой балдахин, посадил под ним царя и своих друзей, велел схватить Динарха, немедленно по его прибытии, и предать мучительной смерти. После того он позволил другим афинянам говорить. Когда они в совете подняли великий шум и крик и обвиняли друг друга, то Агнонид, выступив в середину, сказал: «Посадите всех нас в одну железную клетку и отошлите в Афины, дабы мы отдали отчет в своих поступках». Эти слова заставили царя смеяться. Присутствовавшие в совете македоняне и иностранцы, не имея никакого дела и желая послушать посланников, давали им знать, чтобы они сделали здесь донос. Но в судьях не было беспристрастия. Фокион несколько раз начинал говорить, но Полисперхонт прерывал его всегда речь, и наконец, стукнув в землю тростью, заставил его отойти и молчать. Когда Гегемон сказал, что Полисперхонт может засвидетельствовать о привязанности и верности его к народу, то сей полководец отвечал ему с гневом: «Перестань обличать меня перед царем!» При этих словах царь вскочил, схватил копье и хотел поразить Гегемона, но Полисперхонт взял и удержал его, и таким образом совет был распущен.
В то же время Фокион и приятели его были окружены стражей. Те из приятелей его, которые были в отдалении, увидя это, обвернулись в плащи и спаслись бегством. Клит отвез Фокиона и других в Афины, будто бы для того, чтобы их предать суду; в самом же деле для умерщвления их как осужденных на смерть. Самое везение представляло горестное зрелище. Их возили на телегах через Керамик к театру. Тут Клит их остановил, пока правители собрали народ. От собрания не были удален ни раб, ни иноземец, ни обесчещенный гражданин; трибуна и театр были отворены для всех, как мужчин, так и женщин, без всякого различия.
Прочтено было письмо царя, который писал афинянам, что он уверен в предательстве этих людей, и что афинянам, как вольным и независимым, предоставлено судить их. Клит ввел их в театр. При воззрении на Фокиона отличнейшие граждане покрыли свое лицо, наклонили головы и плакали. Один из них осмелился сказать, что поскольку царь предоставляет суду народа столь важное дело, то было бы прилично выйти из собрания всем рабам и иноземцам. Но народ этого не утерпел; он кричал, что надлежало закидать камнями этих олигархов, этих ненавистников народа. В пользу Фокиона не осмелился уже никто более сказать что-либо. Фокиону стоило великого труда заставить себя слушать; он сказал народу: «Праведно ли или неправедно хотите умертвить нас?» – «Праведно!» – отвечало несколько голосов. «Как же вы можете это знать, не выслушав нас?» – продолжал Фокион. Но народ ничего не слушал; он подошел ближе и сказал: «Афиняне! Я признаю себя виновным и за свое управление достоин смертной казни, но этих людей, которые невинны, зачем хотите вы умертвить?» Некоторые отвечали: «За то, что они друзья твои!» Фокион удалился и более ничего не говорил. Гагнонид читал написанное им предложение, по которому следовало, чтобы народ объявил свое мнение, виновны ли они или нет. И если они признаны будут виновными, то следовало их предать смерти.
По прочтении этого предложения некоторые требовали, чтобы к нему было прибавлено: «Предать Фокиона мучительной смерти»; они хотели притом, чтобы принесено было колесо и чтобы призваны были палачи. Гагнонид, видя, что и Клит на это негодовал и, чувствуя варварство и мерзость оного поступка, сказал народу: «Граждане! Когда мы поймаем злодея Каллимедонта, тогда мы предадим его мучительной смерти. Что касается до Фокиона, то я ничего такого не предложу». Тогда один из добродетельных граждан сказал ему: «Ты хорошо делаешь! Если мы предадим Фокиона мучительной смерти, то как поступим с тобою?»
Предложение было утверждено, начали собирать голоса; никто не сидел, все стояли, большей частью цветами увенчанные; приговорили их к смерти. С Фокионом были Никокл, Фудипп, Гегемон, Пифокл, Деметрий Фалерский, Каллимедонет, Харикл и некоторые другие, которые не были пойманы, но также приговорены были к смерти.
Собрание было распущено и узников ввели в темницу. Эти несчастные, которых обнимали родственники их и друзья, шли с воплем и рыданием, Фокион, который шел с таким же лицом, с каким прежде во время своего полководства удалялся с Народного собрания, окруженный гражданами, внушал во всех удивление к своему спокойствию и твердости души своей. В то самое время неприятели его ругались над ним, бегая подле него; один из них пошел к нему навстречу и плюнул в лицо. Фокион, взглянув на архонтов, сказал: «Не уймете ли этого человека от бесчинства?»
По прибытии их в темницу Фудипп, увидя, что уже трут для них цикуту, в горести своей оплакивал свое злополучие, говоря, что он погибает с Фокионом несправедливо. «Ужели ты недоволен, что умираешь вместе с Фокионом?» – сказал ему Фокион. Некто спросил его, что прикажет сказать сыну своему: «Я завещаю ему не питать злобы к афинянам», – отвечал Фокион. Никокл, вернейший друг его, просил, чтобы он позволил ему прежде него принять отраву. «Любезный друг, – сказал ему Фокион, – твоя просьба жестока и горестна, но как я ни в чем тебе не отказывал в жизни моей, то позволю тебе и это».
По принятии всеми отравы, недоставало еще оной для Фокиона; тюремщик объявил, что он более не натрет, если не получит вперед двенадцати драхм, ибо за такую цену покупает известное количество. Сделалась от этого остановка. Фокион призвал одного из друзей своих и сказал: «Ужели в Афинах и умереть нельзя даром!» Он велел отдать требуемые деньги.
День смерти их был девятнадцатым днем месяца мунихиона. В этот самый день всадники едут по городу, отправляя торжество в честь Зевса. Из сих всадников одни сняли с головы венцы свои; некоторые со слезами на глазах взглянули на двери темницы. Все те, кто не имел свирепой души и не был испорчен яростью и ненавистью, почли делом нечестивейшим, что не дождались и прошествия этого дня и что празднующий город осквернен казнью граждан.
