При всем том враги Фокиона как бы недовольно удовлетворили своей злобе, хотели, чтобы и тело его было выброшено за пределы отечества и чтобы ни один из афинян не развел огня для сожжения его. Итак, никто из друзей его не осмелился коснуться мертвого тела его. Но некто по имени Конопион, который в подобных случаях услуживал за деньги, понес тело его за Элевсин и, взяв огонь из Мегариды, сжег его. Одна мегарянка со своими служительницами находилась тут, сделала на этом месте насыпь в честь Фокиону и принесла возлияния. Она спрятала на своей груди кости Фокиона, принесла их ночью в дом свой, зарыла при домашнем очаге и сказала: «Тебе, любезный очаг, препоручаю сии останки добродетельного человека! Ты возврати их отечественной гробнице, когда афиняне придут в себя и узнают свое преступление».
Немного времени прошло, и обстоятельства сами доказали афинянам, какого предстателя и хранителя справедливости и умеренности потерял народ в Фокионе. Они воздвигли ему медный кумир, а кости его погребли общественным иждивением. Гагнонида, одного из доносчиков, приготовили к смерти и сами умертвили. Сын Фокиона отыскал Эпикура и Демофила, которые убежали из города, и наказал их. Касательно Фока известно, что он был человек ничтожный. Он влюбился в женщину, которая была содержима с другими такого же рода женщинами в неблагопристойном месте. Услышав некогда в Ликее следующее рассуждение Феодора Безбожника*: «Если не стыдно освободить из неволи друга, то и подругу также; если не стыдно выкупить любимца, то не стыдно и возлюбленную»; применив к своей страсти слова эти, как бы оные были основательные, он выкупил эту женщину у содержателя.
Смерть Фокиона напомнила грекам участь Сократа. Настоящее преступление и несчастье города совершенно сходствовало с прежним.
Катон
Знаменитость и слава Катонова рода восприняли свое начало со времен прадеда Катона Младшего, мужа, который отличными качествами и добродетелями приобрел среди римлян великую силу, как сказано в его жизнеописании. Что касается Катона Младшего, то он остался сиротой с братом Цепионом и сестрой Порцией. Сервилия также была сестра этого Катона от одной матери*; все дети воспитывались в доме Ливия Друза, своего дяди с материнской стороны и который в то время управлял республикою, ибо он был искуснейший оратор и, сверх того, человека беспорочнейшего поведения, а высокостью духа не уступал ни одному римлянину.
Говорят, что Катон еще в малолетстве обнаруживал как голосом и видом, так и самими детскими занятиями дух совершенно непоколебимый, твердый и постоянный. Желания души не по летам его имели силу, способную к произведению важных дел. Будучи суров и неприступен льстецам, он тем более одерживал верх над теми, кто грозил ему и стращал его. Он вовсе не был склонен к смеху, и радость его изредка одной улыбкою разливалась на его лице. Не был он также и склонен гневу, но однажды осердившись, был неумолим.
В начале своего учения он был вял и медленно перенимал, но выученное помнил твердо и долго. Люди, одаренные остротою, скоро понимают, а те, кто с великим трудом и напряжением выучивают, долго помнят, ибо учение глубоко врезывается в их памяти. Учение для Катона было труднее по причине его недоверчивости. В самом деле, учение есть нечто страдательное; те скоро бывают убеждаемы, которые менее способны противоречить. По этой причине молодые люди скорее бывают убеждены, нежели старые, больные скорее, чем здоровые, и вообще те, в которых способность сомневаться слаба, легко перенимают. Катон, как говорят, повиновался своему наставнику и исполнял в точности его приказания, но желал знать причину всему и спрашивал всегда, для чего это так. Наставник его, по имени Сарпедон, был человек образованный и ученый и готовый скорее отвечать словами, нежели действовать кулаком.
Катон был еще ребенком, когда союзники республики* просили, чтобы им дано было право римского гражданства. И вот однажды Помпедий Силон*, военный и весьма знаменитый человек, друг Друза, остановился на несколько дней в доме его. Он познакомился коротко с детьми и некогда сказал им: «Ступайте дети, попросите за нас дядю, чтобы он помог нам к получению прав гражданства». Цепион улыбнулся и изъявил на то охоту, но Катон, ничего не говоря, смотрел на чужестранцев пристально и сурово. «Что ты нам скажешь, мальчик?» – спросил Помпедий. – Не хочешь ли заступиться у дяди за иностранцев, подобно брату своему?» Катон не отвечал ничего; молчанием и видом своим, казалось, отказывал в его просьбе. Помпедий поднял его и, выставив за окошко, грозил бросить его, ежели он не обещает исполнить просьбу; он говорил суровым голосом и качал его несколько раз на руках за окошком. Катон сносил долго это испытание, не показав ни малейшего страха и робости. Помпедий поставил его на пол и сказал своим товарищам: «Какое счастье для Италии, что он еще малолетен! Когда бы он был в полном возрасте, то думаю, в народе не имели бы мы ни одного голоса в нашу пользу».
Некогда один из его родственников праздновал день своего рождения, пригласил к ужину детей, а в числе их и Катона. Дети, большие и малые, будучи праздны, играли в одном углу вместе. Они своею игрой представляли суд, подаваемы были жалобы, виновных сажали в тюрьму. Один прекрасный мальчик, «приговоренный судьями к заключению», был приведен в одну комнату другим старшим мальчиком для исполнения приговора; заключенный призывал на помощь Катона, который, вскоре узнав, в чем дело шло, пришел к дверям, растолкал тех, кто тут стоял и противился ему, и вывел мальчика; после того ушел домой в сильном гневе; за ним последовали и многие из детей.
Он был славен среди своих сверстников. Это доказывается тем, что когда Сулла, собрав молодых благородных юношей, готовил их для священного ристания, которое называется Троей, и поставил над ними двух предводителей, то молодые люди приняли первого из уважения к его матери, он был сын Метеллы, жены Суллы; другого же, Секста, племянника Помпея, они отказывались принять, не хотели упражняться и повиноваться ему. Сулла спросил, кого они хотели, и все закричали: «Катона!» Сам Секст уступил ему эту честь, как лучшему.
Сулла был связан дружбой с отцом Катона; иногда он допускал к себе детей и говорил с ними, хотя немногим оказывал свои ласки по причине важности своего достоинства, происходящего от великой силы и власти. Сарпидон, думая, что это обстоятельство весьма важно для чести и безопасности детей, часто водил их к Сулле, для изъявления ему своего почтения. Дом диктатора тогда ничем не отличался от лобного места по причине множества людей, которых туда приводили и пытали. Катону было тогда от роду четырнадцать лет. Видя выносимые из дому головы людей, которых называли знатными, и заметя, что между тем присутствующие тайно воздыхали, он спросил у своего наставника, зачем никто не убивает этого человека. Наставник отвечал ему: «Затем, что его более боятся, нежели ненавидят». – «Зачем ты не дал мне ножа, – сказал ему Катон, – чтобы я его убил и освободил отечество от рабства?» Сарпидон, услышав эти слова и видя в то же время взоры его и лицо, воспаленное гневом и яростью, был до того устрашен, что с тех пор присматривал за ним весьма прилежно и имел великую осторожность, чтобы Катон не сделал какого-либо отчаянного поступка.
