Катон и по окончании своей квестуры не оставил казначейства без своего надзора. Ежедневно были там его люди, которые записывали все, что было там производимо. Катон купил за пять талантов книги, содержащие отчеты о государственном хозяйстве со времен Суллы до квестуры его, и всегда ими занимался.
В сенат приходил он первый и выходил последний. Между тем как другие долго не собирались, нередко сидел он и читал спокойно книгу, прикрывая ее своей тогой. Ни разу он не выезжал из города в продолжении того времени, когда собирал сенат. Впоследствии Помпей, видя, с какой непреклонностью и твердостью Катон противился всегда несправедливым его поступкам, старался всячески, чтобы Катон был занят защитой в суде кого-либо из друзей своих, или разбором тяжбы, или другими делами, дабы тем отвлекать его от сената. Катон скоро понял его умысел; он отказывался от всех дел и положил себе за правило во время заседания сената не заниматься более ничем другим. В самом деле он вступил в управление республикой не для славы, не для выгоды, не случайно или по счастью, подобно многим другим. Он посвятил себя управлению отечества, почитая то обязанностью добродетельного человека, и в полном уверении, что должно прилепляться к общественным делам с большим усердием, нежели как пчела к сотам. Он даже прилагал старание посредством своих друзей и знакомых, живших в других областях, чтобы ему были сообщаемы все дела, постановления, решения и важнейшие случаи, бывающие в провинциях. Некогда восстал он против трибуна Клодия, который умышлял великие к республике беспокойства и перемены и клеветал перед народом на жрецов и жриц. В числе последних была сестра Цицероновой жены Теренции Фабия, которая находилась в опасности. Катон посрамил Клодия и принудил его оставить Рим. Когда Цицерон за то его благодарил, то Катон отвечал: «Благодари не меня, а республику, для нее я все делаю и предпринимаю сии труды».
Этими поступками Катон приобрел великую славу. Однажды в суде по некоторому делу одна сторона предъявляла одного только свидетеля, то оратор противной стороны сказал судьям, что неприлично принимать свидетельство одного человека, хотя бы то был сам Катон. Когда говорили о каких-нибудь невероятных и странных делах, то многие имели обычай говорить, как бы в пословицу, что нельзя этому поверить, хотя бы сам Катон сказал. Некоторый дурной и роскошный человек говорил в сенате речь о простоте и умеренности. Амней восстал против него и сказал: «Можно ли терпеть слова человека, который обедает как Лукулл, строится как Красс, а проповедует нам как Катон?» Вообще людей невоздержанных и распутных, но важных и строгих на словах называли в насмешку Катонами.
Многие побуждали Катона искать должность трибуна, но он почитал неприличным употреблять и расточать силу столь великой власти и начальства, как действительное и крепкое лекарство, в делах неважных и бесполезных. Будучи тогда свободен от дел общественных, он отправился с книгами своими и философами в Луканию, где имел он поместья, в которых можно было препроводить время в благородных занятиях. На дороге встретил он множество навьюченных животных, обоз и служителей, от которых узнал, что Метелл Непот возвращается в Рим для искания консульства. Катон остановился, задумался и приказал своим спутникам поворотить назад. Приятели его удивились сей скорой перемене. «Разве вам неизвестно, – сказал Катон, – что Метелл страшен по собственной своей дерзости? Что он теперь по воле и с согласия Помпея едет в Рим и подобно молнии упадет неожиданно на общественные дела, чтобы все разрушить. Не время теперь жить в покое и странствовать; должно или низложить Метелла, или умереть с честью, сражаясь за отечество». При всем том друзья его убедили ехать прежде в свои поместья. Он прожил там недолго и потом возвратился в Рим. Он прибыл туда в вечеру. На другой день поутру, прийдя в Собрание, просил трибунства, дабы противиться Метелловым проискам. Важность трибунства не столько состоит в том, чтобы действовать, сколько в том, чтобы останавливать и претить. И если с каким-то решением согласились все, исключая одного, то этот несогласный голос всегда одерживает над другими верх.
Сперва приставали к Катону немногие из друзей его, но когда узнано было его намерение, то почти все добрые и знакомые ему граждане стекались к нему, просили, ободряли его. Они представляли ему, что не отечество оказывает ему услугу, но он оказывает великую услугу отечеству и лучшим гражданам, тем более, что хотя много раз мог он получить спокойно это достоинство, однако он от того отказывался, а ищет охотно его ныне, когда он должен бороться с большими опасностями за свободу и правление отечества. Говорят, что число граждан, которые из приверженности и усердия толпились вокруг него, было столь велико, что он находился в опасности и с трудом мог пробраться до площади. Катон был избран в трибуны с Метеллом и другими. Видя, что при избрании голоса консулов и граждан были подкупаемы, он укорял народ в речи своей и кончил ее тем, что поклялся донести на того, который будет раздавать деньги, кто бы он ни был, исключая Силана, по причине родственнической с ним связи. (Силан был женат на Сервилии, сестре Катона.) Итак, оставя его, Катон преследовал судом Луция Мурену, который посредством раздачи денег достиг того, что избран консулом вместе с Силаном. Закон позволяет обвиняемому приставлять к доносчику стражу, дабы все то, что он к обвинению готовит, не было сокрыто. Приставленный Муреной к Катону человек следовал за ним повсюду и наблюдал за его поступками. Видя, что оные не были сопряжены со злоумышлением и несправедливостью, что он поступал благородно и снисходительно и приступал к доносу самым простым и справедливым образом, до того удивлялся его свойствам и возвышенности чувств, что, приближаясь к нему на площади или приходя к нему в дом, спрашивал его, намерен ли был в тот день заняться тем, что относилось к доносу. Если Катон говорил, что нет, то он ему верил и оставлял его. Когда началось судопроизводство, то Цицерон, будучи тогда консулом и защищая Мурену, в речи своей, издеваясь и шутя ради Катона над стоическими философами и над так называемыми их парадоксами, заставил судей смеяться. Катон улыбнулся и сказал предстоявшим: «Граждане! Какой у нас смешной консул». Впрочем, Мурена был оправдан; он не возымел, однако ж, к Катону чувств злого и безрассудного человека. Будучи избран консулом, он спрашивал его совета в важнейших делах, и в продолжение своего консульства он оказывал ему почтение и доверенность. Причиной этому был сам Катон, который только до сената и до трибуны был суров и страшен, защищая справедливость, но в прочем был ко всем снисходителен и благосклонен.
Еще до вступления его в трибунство, во время консульства Цицерона, Катон был подпорой его власти во многих трудных делах и довершил знаменитые и славные его подвиги против Катилины. Этот заговорщик, который устраивал совершенный переворот и пагубу римской республике и возжигал всюду мятежи и войны, был изобличен Цицероном и удалился из Рима. Лентул, Цетег и с ними многие другие, приобщенные к заговору и осуждавшие Катилину, как человека робкого и малодушного в своих предприятиях, приняли намерение разрушить город огнем, ниспровергнуть республику, взбунтовать покоренные народы и возбудить междоусобную войну. Их приготовления открылись, и Цицерон, как сказано в его жизнеописании, предложил сенату свое о них мнение. Силан, подавший первый голос, объявил, что, по его мнению, надлежало предать заговорщиков крайнему наказанию. Все сенаторы до Цезаря были согласны с Силаном. Но Цезарь, который был одарен отличным красноречием и желал, чтобы в Риме происходили беспокойства и перевороты, которые он хотел более возжигать, нежели потушить, почитая их средством, служащим к исполнению его замыслов, говорил речь, исполненную кротости и человеколюбия; он не допускал, чтобы сии граждане были преданы смерти без суда, но советовал, чтобы они были задержаны в заключении. Этой речью заставил он сенаторов переменить мысли, ибо они страшились народа; сам Силан отпирался от слов своих, утверждая уже, что он осуждал виновных не на смерть, но на заключение, ибо сие наказание должно почитать крайним для римлянина.
