Впрочем, Мунатий свидетельствует, что причиной их разрыва было не недоверие к нему Катона, но его к нему небрежение и его собственная к Канидию ревность. Этот Мунатий издал о Катоне сочинение, которому в основном последовал Фрасея. Он пишет, что приехал на Кипр после всех и что ему отведено было самое дурное жилище, что он пришел к дверям Катона, но не был допущен по той причине, что Катон разбирал тогда какой-то сложный вопрос вместе с Канидием; что он на это жаловался Катону с кротостью, но получил некроткий ответ; ему ответствовано, что сильная любовь, как говорит Феофраст, не редко бывает причиной ненависти. «И ты, – продолжал Катон, – сердишься потому, что любя меня сильно, воображаешь, будто не столько много уважен, сколько тебе прилично. Я обращаюсь к Канидию чаще других как по причине опытности его, так и по доверенности моей к нему; он прибыл сюда с самого начала и показал себя бескорыстным». Эти слова сказаны были Катоном одному Мунатию наедине, но потом пересказаны им Канидию. Мунатий, узнав о том, более уже не ходил к столу Катона, не являлся на совет, когда был призываем. Катон грозил поступить с ним, как с ослушником, и взять с него залог*, но Мунатий, принебрегши его угрозой, уехал с Кипра и долгое время питал к нему неудовольствие. Впоследствии он имел разговор с Марцией, когда она еще жила с Катоном, а несколько дней после того был приглашен Баркой к ужину вместе с Катоном. Катон, придя после всех, когда уже другие занимали места свои, спросил, где ему садиться. Барка отвечал, что может сесть, куда ему угодно. Он осмотрел всех и сказал, что сядет подле Мунатия. Обойдя стол, он сел подле него, но в продолжение обеда не оказал ему более ни малейшей ласки. После этого по просьбе Марции Катон писал Мунатию, что хочет с ним переговорить. Мунатий пришел рано в его дом, и был удержан Марцией, пока все другие удалились. После чего вышел Катон, обнял его, поцеловал и оказал ему знаки своей к нему приязни. Я слишком подробно описал все эти обстоятельства, думая, что оные могут служить к показанию нравов и свойств, не менее важных произведенных деяний.
Катон собрал на Кипре без малого семь тысяч талантов. Боясь опасностей, сопряженных с долгим плаванием, он сделал множество ящиков, из которых каждый помещал в себе по два таланта и пятьсот драхм, и к каждому привязал по длинной веревке, на другом конце которой прицепил большой кусок пробочной коры, которая в случае кораблекрушения, плавая на поверхности моря, показывала бы место, в котором утонули ящики. Эти деньги привезены были в целости, кроме весьма немногих. Отчеты в управлении его с великой точностью были записаны в двух книгах, из которых он не сберег ни одной. Вольноотпущенник его по имени Филаргир вез с собою одну из них и, отправившись из Кенхрей, претерпел кораблекрушение и потерял книгу вместе с грузом. Другую книгу Катон имел при себе; по прибытии в Керкиру поставил он свои шатры на площади; моряки по причине холода разводили ночью многие огни, от которых загорелись шатры, и книга пропала. Царские чиновники, которые в то же время прибыли в Рим, могли заградить уста неприятелей Катона и других клеветников; при всем потеря книг огорчила его; он хотел представить народу счеты, не столько для верности, сколько для показания другим примера точности в подобных случаях, но завистливое счастье лишило его этого удовольствия.
Как скоро получено было известие о его прибытии, то все правители и священники, весь сенат, великая часть народа вышли к нему навстречу у реки, так что оба берега ее были покрыты народом, и шествие его по реке нимало не отличалось от триумфа как великолепием, так и стечением народа, хотя впрочем многим казалось грубым и дерзким поступком, что, несмотря на присутствовавших преторов и консулов, он не остановился, не вышел к ним с корабля, но мимо их продолжал быстро свое плавание на царском корабле о шести рядах весел и не прежде остановился, как по прибытии всех кораблей в пристань. Когда деньги были везены через площадь, то народ был изумлен их множеством. Сенат собрался, изъявил Катону приличные похвалы и определил, чтобы дана ему была чрезвычайная претура* и чтобы он присутствовал в зрелищах в тоге, обложенной пурпуром. Катон не принял почестей; убедил сенат отпустить на волю Никия, управителя царского имения, засвидетельствовав о его верности и старании. Консулом был тогда Филипп, отец Марции. Вся важность и сила этого достоинства, казалось, перешла к Катону, ибо другой консул оказывал столько же уважения Катону за его добродетели, сколько Филипп сам по причине родства, которым был с ним связан.
Цицерон по возвращении своем из изгнания, на которое был осужден Клодием, имея великую силу, вырвал насильственно на Капитолии и уничтожил в отсутствии Клодия постановленные им там трибунские таблицы. Сенат собрался для рассуждения; Клодий принес жалобу; Цицерон говорил, что поскольку Клодий получил трибунство беззаконно, то все им предложенное и утвержденное должно быть почитаемо недействительным и ничтожным. Катону было это неприятно, он восстал против этого и говорил, что он в управлении Клодия вообще ничего не почитал разумным и полезным, но что уничтожающий постановления, сделанные Клодием во время его трибунства, уничтожает и все то, что произведено им на Кипре, так что отправление его туда будет почтено беззаконным, как определенное беззаконным начальником; что, конечно, Клодий переведен из патрициев в простые граждане и избран трибуном против законов, но что если он начальствовал несправедливо, подобно многим другим, то должен в этом дать отчет он сам, как употребивший во зло свою власть, не прилично уничтожать достоинство, которое им оскорблено. С этого времени Цицерон был в обиде на Катона; дружба их была надолго прервана; однако впоследствии они помирились.
Помпей и Красс имели свидание с Цезарем, перешедшим горы Альпийские. Они согласились между собою в другой раз искать консульства; по получении оного положено было уступить Цезарю в управление Галлию на столько же лет, на сколько дано было прежде, а им взять важнейшие провинции, с деньгами и военными силами. Это был заговор, цель которого была разделение римской державы и уничтожение республики. Многие из лучших граждан готовились тогда искать консульства, но Помпей и Красс, явившись на консульские выборы, всех заставили отказаться от этого искания. Однако Луция Домиция, зятя своего, Катон убедил не уступать им в сем подвиге; поскольку дело шло не о консульском достоинстве, но о римской свободе. В неиспорченной и здравомыслящей еще части граждан говорили тогда, что нельзя позволить, чтобы сила Красса и Помпея соединились и чтобы от того сделалась власть их тяжкой и нестерпимой, но что следовало бы у одного из них отнять консульство. Многие собирались к Домицию, увещевали и ободряли его приступить к делу, уверяя, что будут на его стороне при подаче голосов многие из тех, кто тогда из страха молчал. Помпей и его сообщники страшились их соединения, поставили засаду против Домиция, который до рассвета шел на Марсово поле при свете факелов. Служитель, шедший впереди и светивший Домицию, получив удар, упал мертвым перед ним. После него злоумышленники ранили и других; все разбежались, кроме Катона и Домиция. Хотя Катон получил рану в руку, однако удерживал Домиция, уговаривал его стоять твердо и до последнего дыхания продолжать за свободу и отечество борьбу с тираннами, которые уже показывают, каким образом будут употреблять власть, к которой стремятся такими несправедливыми поступками. Домиций не осмелился подвергнуться опасности, но убежал в дом свой. Консулами выбраны были Красс и Помпей.
