Вот что заставляло видных людей вооружаться против Катона; они почитали себя изобличенными им в несправедливости. Помпею казалось, что слава Катона была уничтожением могущества; и потому он всегда возбуждал кого-нибудь к тому, чтобы поносить его. Таков между прочими был и Клодий, который опять пристал к Помпею и кричал, что Катон на Кипре много присвоил себе денег, и что он противится Помпею единственно потому, что тот отвергнул женитьбу на его дочери. Катон на это отвечал, что он, не имев при себе ни одного воина, ни одного всадника, привез в Рим с Кипра больше денег, нежели Помпей из походов и побед своих, которыми потряс вселенную; что он никогда не думал иметь Помпея зятем не потому, что его почитал этого недостойным, но по причине разномыслия им в управлении. «Когда мне давали провинцию после претуры, – говорил Катон, – то я от нее отказался; между тем Помпей одними провинциями управляет сам, иные передает другим; недавно уступил он Цезарю легион, в шести тысячах воинов состоящий, для продолжения войны в Галлии. Цезарь не от вас просил сей силы, а Помпей без вашего позволения ее отдал. Столь великая сила пехоты и конницы употребляется частными лицами к изъявлению друг другу благодарности и услуги. Помпей, называясь императором и полководцем, оставляет другим войска и провинции, а сам пребывает в городе, возбуждает при выборах мятежи, произведя беспокойства, и тем явно устраивая себе, посредством безначалия, единовластие».
Таким образом Катон отражал нападения Помпея. Марк Фавоний был друг и подражатель Катона, так как Аполлодор Фалерский был подражателем древнего Сократа*; правила Катона производили в нем живейшее впечатление и овладели его душой столь сильно, что казался подобным человеку, упоенному вином и находящемуся в некотором исступлении. Он искал некогда единства, но не имел в том успеха. Катон, находясь при нем, заметил, что книга, в которую записывались имена, была писана вся одной рукою, обнаружил этот обман и, призвав на помощь трибунов, уничтожил тогдашний выбор. Когда же потом избран был эдилом Фавоний, то Катон содействовал ему в исполнении сей должности и управлял театральными зрелищами, в которых давал актерам венки, не золотые, но масляничные, подобно как на Олимпийских играх, вместо великолепных даров раздавал он грекам свеклу, латук, редьку и сельдерей, а римлянам сосуды с вином, свинину, смоквы, дыни и вязанки дров. Одни смеялись над простотой подарков; другие радовались, видя, что суровость и жестокость Катона несколько смягчалась и склонялась к веселью. Наконец Фавоний сам вмешался в народ и, сидя между зрителями, рукоплескал Катону, кричал ему, чтобы отличившимся дал награды и оказал почести, просил зрителей следовать его примеру, ибо он предоставил Катону всю свою власть. Между тем Курион, товарищ Фавония в эдильстве, раздавал в другом театре великолепные дары, но все зрители, оставя его, перешли к театру Фавония, забавлялись тем, что тот разыгрывал роль частного лица, а Катон – настоящего эдила и раздавателя наград. Катон поступал таким образом, дабы представить в смешном виде таковое честолюбие своих сограждан, научая их, что в шутливом виде должно шутить, что надлежит препровождать эти торжества, довольствуясь одной простой забавой без великолепных приготовлений, не употребляя столько забот и стараний в делах, никакого уважения не заслуживающих.
Сципион, Гипсей и Милон* искали консульства. Не только употребляли они обыкновенные уже и вместе с римским правлением сопряженные незаконные средства, как то: взятки и подкуп, но по наглости и безрассудству своему стремились прямо к междоусобной войне, убийствам и кровопролитиям. Некоторые тогда требовали, чтобы при выборах народных дан был надзор Помпею. Катон сперва противился этой мере, говоря, что Помпею от законов, а не законам от Помпея надлежит ожидать безопасности. Но безначалие было уже слишком продолжительно; ежедневно форум был окружен тремя войсками; зло доходило уже до крайности. Катон прежде, нежели бедствия довели республику до последней необходимости, признал нужным, чтобы Помпею дано было управление по воле сената; употребляя самое умеренное уклонение от закона вместо лекарства, для исправления величайшего неустройства, он решился лучше внести свободно единоначалие, нежели допустить, чтобы междоусобие кончилось единоначалием. Бибул, друг Катона, объявил в сенате свое мнение касательно избрания Помпея одного в консулы, утверждая, что либо дела под его управлением приведены будут в устройство, либо республика будет повиноваться лучшему из граждан. Катон встал и, против ожидания всех, одобрил это мнение, утверждая, что всякая власть лучше безначалия; что Помпей, как от него надеялся, лучшим образом употребит свою власть и сохранит в целости поверяемую ему республику.
Итак, Помпей один был избран консулом*. Он призвал Катона к себе в свой загородный дом; когда тот пришел к нему, то Помпей принял его с отличными знаками уважения и дружбы, объявил ему свою благодарность, просил его быть советником его и делить с ним власть. Катон отвечал ему, что прежде не говорил никогда из ненависти к Помпею и ныне не говорит из угождения к нему, но что все им сказанное клонилось к пользе республики; что будет давать ему советы частным образом, когда попросит его; общественно же будет говорить то, что кажется ему справедливым, и без его просьбы. Как сказал, так и делал. Во-первых, когда Помпей хотел определить новые наказания и важные пени против тех, кто прежде подкупал народ при подаче голосов, то Катон советовал ему предать забвению прошедшее и думать только о будущем; он представлял, что трудно определить, где надлежит остановиться, при исследовании ли прежних проступков, или при определении новейших наказаний за прежние преступления; будет обидно для виновных, которые будут наказываемы по закону, которого они не преступили. Во-вторых, когда начали производить суды над многими знаменитыми особами, в числе которых Помпей находил и друзей, и родственников своих, то он смягчался и был склонен к снисхождению; тогда Катон упрекал его тем и побуждал к твердости. Помпей сам постановил законом, чтобы в судах никто не говорил похвал подсудимым, при всем том, сам сочинив похвалу Мунатию Планку, послал ее в судилище. Катон, который был в числе судей, зажал себе уши руками и не позволял читать это свидетельство. Планк исключил его из числа судей после того, как жалобы были выслушаны, но тем не менее был осужден. Вообще Катон приводил обвиняемых в недоумение; они не знали, как с ним поступить. Они не хотели его иметь в числе своих судей, но не смели его исключить. Многие были осуждены за то, что не хотели иметь Катона в числе своих судей, ибо, казалось, они не надеялись на свою справедливость; иных укоряли и ставили им в важную вину то, что они отказались принять в число судей предлагаемого им Катона.
Между тем Цезарь, который в Галлии, казалось, обращал все внимание на войско и действовал только оружием, в Риме употреблял дары, деньги и друзей своих к приобретению великой силы. Уже Катоновы предсказания заставили Помпея, который как бы во сне видел опасность перед собою, отстать от прежнего неверия к нему. Поскольку Помпей был исполнен нерешимости и робкой медлительности, не смел ни удержать Цезаря от его предприятий, ни действовать против него, то Катон решился искать сам консульства, дабы либо вырвать немедленно из рук Цезаря орудия, либо изобличить его замыслы. Соперниками его в искании консульства были двое из лучших граждан; из которых один был Сульпиций, к возвышению которого споспешествовала слава и влияние Катона. Итак, поступок его казался неблагодарным и несправедливым. Однако Катон не жаловался на него. «Удивительно ли, – говорил он, – что человек не уступает другому того, что он почитает великим благом». Когда он убедил сенат принять постановление, чтобы искавшие начальства просили о том народ сами, а не заставляли других ходить просить за себя, эта мера еще более ожесточила народ. Катон не только запретил ему брать плату, но лишил способа оказывать удовольствие и тем сделал его бедным и презрительным. Будучи притом сам неспособен просить за себя и желая более сохранить достоинство своего права и образа жизни, нежели получить достоинство власти, он просил сам и не допускал друзей своих делать все то, чем улавливается народ и приобретается его благосклонность; и потому не достиг он начальства.
