Клеомен, встретив препятствие в Ксенаре и думая, что и другие одних с Ксенаром мыслей, положил произвести в действие свои намерения сам, думая, что в военное время скорее, чем в мирное, удастся ему произвести перемену в обществе. Он произвел разрыв между Спартой и ахейцами, которые, впрочем, сами подавали повод к жалобам. Арат, который имел великую силу среди ахейцев, предпринял с самого начала соединить пелопоннесцев в один союз. В этом состояла цель всех военных предприятий и долговременного управления Арата, который был уверен, что эти народы тогда только не будут бояться внешних врагов, когда соединятся между собою; уже все почти пристали к нему, исключая Лакедемон, Элиду и тех аркадян, которые находились в зависимости от Спарты. Арат вскоре после смерти Леонида начал беспокоить аркадян и отрывал от союза с ними народы, смежные с ахейцами, испытывая через то лакедемонян и презирая Клеомена, как молодого и неопытного человека.
Это заставило эфоров выслать с войском Клеомена для занятия храма Афины в Бельбине*. Место это есть проход в Лакедемон, за которое в то время спартанцы были в споре с Мегалополем. Клеомен занял и укрепил его. Арат не показал на то никакого явного неудовольствия; он выступил ночью с войском и хотел овладеть Тегеей и Орхоменом. Но как те, кто обещался предать ему города эти, оробели, то Арат отступил, думая, что не приметили его движения. Клеомен в насмешку писал ему, как приятелю, спрашивая, куда он в эту ночь выступал. Арат отвечал ему, что, узнав о намерении Клеомена укрепить Бельбину, хотел ему воспрепятствовать. «Я верю, – писал взаимно Клеомен, – что это точно так; однако отпиши нам, если тебе это все равно – зачем ты взял факелы и лестницы?» Арата рассмешила эта шутка, и он стал спрашивать, кто этот молодой человек. Дамократ, который был изгнан из Лакедемона, сказал ему: «Если ты намерен что-либо произвести против лакедемонян, то поспешай, пока не выросли крылья у этого птенца».
Клеомен стоял в Аркадии с тремястами человек пехоты и малым числом конницы. Эфоры, страшась войны, велели ему отступить. По удалении его Арат взял Кафии. Эфоры опять послали Клеомена. Он взял Мефидрий и разорил Арголиду*. Ахейцы с двадцатью тысячами пехоты и тысячью конницы выступили против него под предводительством Аристомаха. Клеомен встретил их близ Паллантия* и хотел дать сражение. Арат, боясь его смелости, не позволил полководцу сразиться, но отступил и был за то порицаем ахейцами, осмеиваем и презираем лакедемонянами, число которых не простиралось выше пяти тысяч. Клеомен, вознесенный духом от этого успеха, оказывал перед гражданами великую смелость и напоминал им слова некоего из древних царей*, который говаривал, что лакедемоняне не спрашивают о неприятелях сколько их, но: «Где они?»
Он обратился на помощь к гражданам Элиды, на которых нападали ахейцы. Он устремился на них при Ликее; когда же они отступали, устрашил и разбил все войско их, многих умертвил или взял в плен, так что по Греции распространилось тогда, что и Арат убит. Однако сей полководец, воспользовавшись обстоятельствами искуснейшим образом, после проигранного сражения тотчас напал на Мантинею и против всякого ожидания завладел этим городом. Лакедемоняне, упав совершенно духом, противились военным предприятиям Клеомена. Этот царь решился призвать из Мессены брата Агиса, Архидама, которому следовало быть царем из другого дома, думая тем ослабить силу эфоров, когда царская власть вернет себе прежнюю полноту и будет в равновесии с эфорскою. Но убийцы Агиса, поняв его намерения и боясь мщения Архидама, когда бы он возвратился, приняли его, когда он прибыл в город, тайно сопровождали его и тотчас умертвили – быть может, против воли Клеомена, как думает Филарх – или будучи убежден к тому приятелями своими, предал сам Архидама. Но все равно, вся вина пала на них, ибо, казалось, они принудили к тому Клеомена.
Несмотря на то, Клеомен принял намерение произвести немедленно перемену в Спарте, склонил эфоров деньгами, чтобы те определили ему поход. Он также склонил к своим мыслям многих других посредством матери своей Кратесиклеи, которая была одушевлена честолюбием сына и щедро покрывала расходы его. Говорят, что хотя она не имела намерения выйти замуж, однако из уважения к сыну вступила в брак с человеком, который в городе пользовался великой силой и славой.
Клеомен выступил с войском и занял Левктры, местечко, принадлежавшее мегалополитанцам. Ахейцы быстро поспешили на помощь под предводительством Арата. Клеомен построился против них под самым городом; часть войска его была разбита. Поскольку перейти глубокую рытвину Арат им не дал, но остановил их преследование, то мегалополитанец Лидиад с досадой пустился вперед со всею конницей и, преследуя лакедемонян, бросился в место, пересекаемое виноградными садами, рвами и стенами; где войско его рассыпалось и уже с трудом могло оттоле убраться. Клеомен, видя его в таком состоянии, пустил на него критян и тарентинцев*. Лидиад защищался против них с великой храбростью и пал. Лакедемоняне, одушевленные новой бодростью, нападали с восклицаниями на ахейцев и разбили их совершенно. Число убитых было велико. Клеомен выдал мертвых по заключении перемирия, но тело Лидиада велел принести к себе, украсил его багряницей, положил на него венок и в таком состоянии послал к мегалопольским воротам. Этот Лидиад есть тот самый, который сложил с себя самовластие, возвратил гражданам независимость и город свой присоединил к Ахейскому союзу.
Клеомен, гордясь таким успехом и думая, что если он, управляя делами по своему хотению, будет вести войну против ахейцев, то легко может одержать над ними верх, открыл свои мысли Мегистоною, мужу матери своей, представляя ему, что надлежало им избавиться от эфоров, сделать имения общими между гражданами введением равенства, пробудить Спарту от усыпления и вознести ее на высокую степень власти над Грецией. Мегистоной был убежден представлениями его и склонил к его намерению двух или трех приятелей своих.
Случилось, что в те самые дни один из эфоров, который спал в храме Пасифаи, увидел странный сон. Ему показалось, что на том месте, где эфоры сидели и занимались общественными делами, стояло только одно кресло, а другие четыре были сняты. Он был приведен от того в изумление, но в то самое время услышал, будто бы из внутренности храма, голос, который сказал ему, что это лучше для Спарты. Эфор рассказал свой сон Клеомену, который сперва смутился, думая, что по подозрению на него хотели искусить его словами, но он ободрился, уверившись в истине речей говорившего. Он взял с собою тех лакедемонян, которых подозревал, что будут противиться предприятию его, покорил приставшие к ахейцам города Герею и Альсею, снабдил запасами Орхомен и поставил свой стан перед Мантинеей. Этими долгими и беспокойными походами утомил он лакедемонян до того, что большая часть из них по их просьбе оставлена была им в Аркадии; между тем как он сам пошел в Спарту с наемным войском. Дорогою объявлял он о своем намерении тем, которые казались хорошо к нему расположенными. Он шел вперед медленно, дабы напасть на эфоров в то время, когда они ужинали.
Приблизившись к городу, послал он Эвриклида в дом, где ужинали эфоры, как бы он имел сообщить им некоторое известие из войска. Ферикион и Фебид, и двое из товарищей Клеомена, называемые мофаками*, следовали за ними с малым числом воинов. Между тем как Эвриклид еще разговаривал с эфорами, воины устремились с обнаженными мечами и поражали эфоров. Первый из них, Агесилай, упал с первого удара, показалось, что был убит, однако он, прижавшись к углу, выполз полегоньку из комнаты и не был никем примечен, перешел в малую комнату, это был храм, посвященный Страху. Он был всегда затворен, но тогда, по счастью, был открыт. Вкравшись в него, Агесилай запер дверь. Другие эфоры были убиты, равно как и более десяти человек из тех, кто пришел к ним на помощь. Однако не был убит ни один из граждан, которые оставались в покое и никому не препятствовали выходить из города. Сам Агесилай, который вышел из храма на другой день, был ими пощажен.
