На Птолемея, сына Хрисерма, выходившего из дворца, напали трое из лакедемонян и умертвили его. Другой Птолемей, охранявший город, устремился на них на колеснице; они пошли против него, рассеяли его воинов и служителей, стащили его с колесницы и тоже умертвили. Потом они пошли в крепость в намерении разломать двери темницы и усилиться множеством узников, но стражи предупредили их и оградили вход. Клеомен, обманутый в сей надежде своей, блуждал по городу, но никто к нему не приставал, напротив того, все от него убегали и боялись его.
Итак, он отстал от своего предположения и сказал своим приятелям: «Что удивительного, если женщины управляют людьми, которые бегут от свободы!» Потом увещевал их умереть достойно его и своих детей. Гиппит первый был поражен одним из молодых товарищей по просьбе его; другие сами себя умертвили без малейшей слабости и робости – кроме Панфея, того самого, который первый занял некогда Мегалополь. Он был прекраснейший собою, одаренный лучшими способностями к лакедемонскому образованию. Царь любил его безмерно; он велел ему умертвить себя, когда увидит, что он и все другие лягут; они все пали. Панфей ходил ко всякому из них и поражал кинжалом, дабы узнать, нет ли кого среди них живого. Он ударил Клеомена в пяту и, увидя, что тот обратил к нему лицо, Панфей поцеловал его, сел подле него и пробыл тут до последнего дыхания Клеоменова, потом обнял мертвое тело его и в таком положении умертвил сам себя. Вот как кончил жизнь свою Клеомен, человек великого духа, правивший Спартой шестнадцать лет!
Это происшествие распространилось по всему городу. Хотя Кратесиклея была женщина великого духа, однако великость бедствия заставила ее изменить самой себе. Она обняла детей Клеоменовых и рыдала. Вдруг старший вырвался у нее из рук и бросился с кровли, ушибся жестоко, но не умер; и когда его подняли, то он кричал и негодовал за то, что препятствовали ему умереть.
Птолемей, узнав о происшедшем, велел повесить тело Клеомена, завернув в кожу дикого зверя, а детей его и мать с находившимися при ней женщинами – умертвить. Среди них была и жена Панфея, женщина прекрасная и величественная. Они лишь недавно сочетались браком и находились во всей силе любви, когда случилось первое несчастье Клеомена. Она хотела тотчас последовать за своим мужем, но родители ее не пускали, заперли и стерегли ее. Вскоре после того, накопив немного денег, она достала себе коня, убежала ночью, пустилась быстро к Тенару, села на корабль и отправилась в Египет. Приехав к мужу, она с удовольствием и терпением проводила с ним жизнь на чужой стороне. Эта-то женщина держала за руку влекомую воинами Кратесиклею, подбирала ее платье, ободряла ее. Несчастная царица сама не страшилась смерти, она просила только одной милости – умереть прежде детей Клеомена. Она были приведена на лобное место; исполнители царской воли сперва убили детей на глазах Кратесиклеи, потом умертвили и ее. Глядя на ужасное зрелище, она лишь промолвила: «Дети мои! Куда вы ушли!». Жена Панфея, взрослая и крепкая, опоясав свою одежду, спокойно и в безмолвии оказывала последнюю услугу убиваемым женам и покрывала их, сколько ей можно было. Оставшись одна после всех, она убрала самою себя, опустила свою одежду, не позволила никому другому подойти и видеть себя, кроме того, кому следовало умертвить. И таким образом геройски кончила жизнь свою, не имея нужды, чтобы по смерти кто-нибудь другой убрал и покрыл ее. До такой степени стыдливость ее души сопровождала ее и по смерти, и осталась при ней как бы стража, которою она окружила свое тело еще при жизни.
Вот так Лакедемон в последнее свое время представлял в сем печальном зрелище женщин своих, соперничающими с мужчинами в твердости душевной, и показал, что истинная добродетель не подвержена поруганиям рока!
По прошествии немного времени, те, кто стерег тело Клеомена, увидели большую змею, обвившуюся вокруг его головы и скрывающую лицо его так, что ни одна плотоядная птица не смела к нему приблизиться. Это явление возбудило в царе суеверный страх, подавший женщинам повод к новым очищениям, ибо они уверились, что убиенный был муж, любимый богами, и превышал человеческую природу. Александрийцы приходили к сему месту, называли Клеомена героем и сыном богов, но ученые прекратили эти речи, уверивши их, что от согнившего вола родятся пчелы, от коня – шмели и от ослов – жуки; что человеческие тела, когда влажность в мозгу сольется и затвердеет – производят змей. Древние, может быть, будучи такого же мнения, чаще других животных представляют подле героев змей.
Тиберий и Гай Гракхи
Тиберий Гракх
Изложив предыдущую историю Агиса и Клеомена, мы противоположим им Тиберия и Гая – римскую чету, в которой увидим неменьшие бедствия. Они были дети Тиберия Гракха*. Хотя Тиберий был цензором, избран дважды в консулы, дважды удостоился почестей триумфа, но добродетели его были выше всех других его достоинств. По этой причине по смерти Сципиона, победившего Ганнибала, удостоился получить в супружество Корнелию, дочь его, хотя не только не был он другом Сципиону, но противником в правлении.
Говорят, что некогда Тиберий поймал на ложе своем пару змей; прорицатели, рассуждая об этом странном случае, не позволяли ни обеих змей убивать, ни обеих оставлять в живых, но утверждали, что убиение самца принесет смерть Тиберию, убиение самки – Корнелии. Тиберий, как по любви к супруге своей, так и потому, что почитал приличнее, чтобы он, как старший, умер прежде Корнелии, которая еще была молода, убил самца и оставил самку. Вскоре после того он умер, оставя двенадцать детей, прижитых с Корнелией. Она приняла на себя попечение о них и о доме и явила себя столь целомудренной, чадолюбивой и великодушной, что, казалось, Тиберий рассуждал весьма благоразумно, когда избрал смерть за такую жену. Хотя царь Птолемей* предлагал делить с нею царский венец и желал на ней жениться, однако ж она от того отказалась и проводила жизнь во вдовстве.
Она лишилась детей своих, кроме одной дочери, которая вступила в брак со Сципионом Младшим, и двух сыновей, Тиберия и Гая, которых жизнь здесь описываем. Корнелия воспитала их с таким тщанием, что хотя по признанию всех они были одарены превосходными способностями среди римлян, однако, казалось, они блистательными своим качествами более были обязаны образованию, нежели природе.
Как в Диоскурах, изображаемых художниками, несмотря на сходство их, открывается всегда разность между бойцом и наездником*, равным образом и при всем сходстве сих юношей в храбрости, целомудрии, щедрости, красноречии и великодушии, однако в делах их и управлении обнаруживались и возникли великие несходства, которые не неприличным почитаю изложить наперед.
Во-первых, Тиберий выражением лица, взором, движениями казался кротким и степенным; Гай, напротив того, был стремителен и горяч; один говорил народу, стоя скромно на одном месте; другой прежде всех римлян стал ходить по трибуне, спускал с плеча тогу в продолжение речи своей – подобно Клеону в Афинах, который, как уверяют, первый из говорящих перед народом сорвал с себя одежду и ударил себя по бедру. Речь Гая была страшна и способна к возбуждению страстей; Тибериева была приятнее и более способна трогать. Слог Тиберия был чист и отделан с великим старанием; слог Гая – убедителен и цветущ. Что касается до образа их жизни в целом, то Тиберий любил простоту, Гай, хотя в сравнении с другими был воздержан и целомудрен, но в сравнении с братом был любитель нового и пышного. Друз упрекал ему тем, что он купил серебряные треножные столы и заплатил за каждый фунт веса тысячу двести пятьдесят драхм.
