В нравах их открывалась такая же разность, какая в их речах. Один был скромен и кроток; другой стремителен и пылок до того, что в продолжение речи часто увлекаем был гневом против воли своей; тогда голос его возвышался, он произносил ругательства, слова его были запутаны. Дабы избавиться от этой напасти, употреблял он Лициния, своего служителя, человека разумного, который с инструментом*, употребляемым при учении пения, и которым возвышают или понижают тоны, стоял позади говорящего Гая, и когда замечал, что голос его становился жестче и выходил из тона от ярости, то издавал звук нежный, от которого Гай, умеряя напряжение страсти и голоса, смягчался и вскоре переходил к умеренному тону.
Таковы были разности, открываемые между ими! Что касается до храбрости их против неприятелей, справедливости к подчиненным, прилежания к общественным должностям, воздержания в удовольствиях – во всем этом они совершенно похожи один на другого. Тиберий был старше брата своего девятью годами. По этой причине между управлением одного и другого прошло несколько лет, и это обстоятельство немало способствовало к ниспровержению их предприятий, ибо они не в одно время процветали и не совокупили воедино своей силы, которая в таком случае сделалась бы великою и непреоборимою. Мы будем говорить порознь о каждом из них, начиная с первого.
Тиберий, по выходе своем из отроческих лет, до того славен был среди граждан, что удостоился священнического достоинства так называемых авгуров*, более по причине превосходных качеств своих, нежели знаменитого происхождения. Это доказывается поступком Аппия Клавдия, мужа, удостоившегося консульского и цензорского достоинств, и бывшего председателем римского сената, по причине своей важности, и высокостью духа превосходившего своих современников. Некогда, во время общей трапезы жрецов, призвал он к себе Тиберия, обласкал его и сам предложил ему выдать за него дочь свою. Тиберий изъявил с охотою свое согласие; обе стороны дали слово, и Аппий, вступая в свой дом, будучи еще в дверях, звал жену свою и громко ей кричал: «Антистия! Я просватал нашу Клавдию!» Жена с удивлением отвечала ему: «К чему такая поспешность? Разве Тиберия Гракха нашел ты ей в женихи?» Я знаю, что то же самое рассказывают некоторые писатели о Тиберии Гракхе, отце его, и Сципионе Африканском, но большая часть писателей повествуют сие так, как нами описано, а Полибий свидетельствует, что по смерти Сципиона Африканского Корнелия, не будучи им выдана, ни просватана ни за кого, вступила в брак с Тиберием по совету родственников, которые предпочли его всем другим.
Младший Тиберий, будучи в походе в Ливии под предводительством второго Сципиона, женившегося на сестре его, и живя под одним шатром с ним – вскоре постиг его свойства, способные к произведению дел великих и славных, и возбуждавшие любовь к его добродетели и ревность к подражанию ему. Благонравием и храбростью вскоре превзошел он всех молодых людей. Он первый влез на стену неприятельского города, как говорит Фанний*, уверяя притом, что и сам влез вместе с Тиберием и участвовал в том славном подвиге. Находясь в войске, он был всеми отлично любим, и когда оставил войско, то все о нем жалели.
По окончании этого похода был он избран квестором; по жребию досталось ему быть при консуле Гае Манцине, в походе против нумантинцев*. Этот консул был человек, впрочем, недурной и способный, но был самый несчастный из римских полководцев. Тем более в необыкновенных обстоятельствах и при противном счастье воссияли не только благоразумие и мужество Тиберия, но что всего удивительнее – почтение и уважение к начальнику, который, по причине множества бедствий, сам не помнил, что он полководец.
Манцин был разбит в больших сражениях и потому решился ночью оставить стан и отступить. Это было примечено нумантинцами; они заняли тотчас оставленный стан, напали на отступающих, поражали их с тыла, обходили со всех сторон войско и теснили к местам неприступным, из которых вырваться было невозможно. Манцин, потеряв всю надежду пробраться и спасти войско силою, послал просить перемирия. Неприятели отвечали, что никому не верят, как только Тиберию, и требовали, чтобы он был послан к ним. Они были благорасположены к Тиберию как из уважения к нему самому, ибо много говорили о нем в войске, так и потому, что помнили отца его Тиберия, который вел войну с иберами, покорил многих из них, заключил мир с нумантинцами и всегда старался, чтобы народ римский сохранял оный свято и ненарушимо. Итак, молодой Тиберий, будучи послан к ним, вступил в переговоры; частью убедил их принять его предложения, частью согласился на их требования; заключил мир и тем явно спас двадцать тысяч римских граждан, кроме служителей и тех, кто следовал за войском, хотя не были к нему причислены.
Все вещи, оставленные в стане, попались в руки нумантинцам, которые грабили их. Между прочим были и таблицы, содержащие записки и рассчеты Тиберия по квесторскому его званию. Они были для него весьма важны, и потому, хотя войско было довольно далеко, он возвратился к городу в сопровождении трех или четырех приятелей своих. Он вызвал правителей Нуманции и просил о выдаче ему этих книг, ибо как скоро он не будет в состоянии дать отчет в издержанных деньгах, то тем подаст своим неприятелям причину к оклеветанию. Приятно было нумантинцам, что Тиберий имел в них нужду; они просили его войти в город, и между тем как он остановился, раздумывая, то они к нему приближались, брали за руки его и просили убедительно не почитать их более неприятелями, но употреблять как друзей своих и иметь к ним доверие. Тиберий решился исполнить просьбу их как потому, что желал получить обратно свои книги, так и потому, что боялся озлобить нумантинцев, оказывая им недоверчивость. По вступлении его в город, они предложили ему стол и просили настоятельно, чтобы он вместе с ними обедал. Потом они возвратили ему книги и позволили взять из вещей, какие ему угодно. Он ничего более не взял, как только ладан, который употреблял в общественных жертвоприношениях, изъявил нумантинцам свою благодарность, простился с ними и уехал.
По возвращении его в Рим примирение, им заключенное, было осуждаемо как постыдное и недостаточное Рима. Но друзья и родственники воинов, которые составляли важную часть народа, стекались к Тиберию, называли его спасителем великого множества сограждан, и все бесчестие дела этого приписывали они полководцу. Те, кто был недоволен обстоятельствами, советовали народу последовать примеру предков, которые бросили самнитам нагими полководцев своих*, согласившихся быть ими отпущенными, равным образом предали им квесторов и трибунов, которые участвовали и содействовали в заключении перемирия, обращая на них клятвопреступление и нарушение договора. В таких обстоятельствах народ римский обнаружил привязанность свою и усердие к Тиберию. Определено было предать нумантинцам консула Манцина нагим и связанным*, а всех других простили из уважения к Тиберию. Кажется, что ему помог и Сципион, бывший тогда в великой славе и силе среди римлян, но тем не менее порицали его за то, что он не избавил от наказания и Манцина и не приложил никакого старания в утверждении договора с нумантинцами, хотя оный был заключен Тиберием, родственником его и другом. Что касается главной причины разрыва между Сципионом и Тиберием, то оный был произведением честолюбия обоих и подстрекательством со стороны друзей Тиберия и софистов, однако не обнаружился жестокостью и злобою. Вероятным мне кажется то, что когда бы Сципион Африканский находился в Риме во время управления Тиберия, то сей не впал бы в те несчастия, которые с ним приключились. Но Сципион начальствовал в войне с нумантинцами, когда Тиберий предпринял ввести новые законы. Поводом к тому было следующее.
