Римляне имели обычай отнятую войной у соседей своих землю частью продавать, частью делать ее общественной, раздавая ее бедным и неимущим гражданам, которые за нее вносили в казну весьма умеренный оброк. Когда же богатые стали давать более бедных, и тем их изгнали с полей, то определено было законом*: никому не иметь более пятисот югеров земли. Это постановление на короткое время обуздало жадность богатых и помогло бедным, за которыми оставались нанимаемые поля, и которые содержали себя участками, сначала им доставшимися. Но впоследствии, когда богатые люди подложными именами стали притязать себе эти оброчные земли, и наконец, уже явно и под своим именем занимали большую часть их, бедняки, будучи из них вытесняемы, не имели более усердия к военной службе и не радели о воспитании детей до того, что вскоре вся Италия почувствовала недостаток в свободных людях, и поля покрылись скованными варварского происхождения невольниками; богатые заставляли возделывать оные, изгнав из них сограждан.
Гай Лелий, друг Сципиона*, предпринял исправить сие зло, но нашел великое препятствие со стороны сильных. Устрашась беспокойства, он отстал от этого помышления, за что получил название Мудрого или Благоразумного. (Слово «сапиенс» (sapiens) значит и то и другое.) Тиберий, достигнув народного трибунства, немедленно приступил к тому же предприятию. Большинство писателей уверяет, что к тому поощряли его ритор Диофан и философ Блоссий, из которых первый был изгнанником из Митилена, а другой, родом из италийского города Кумы, был приятелем Антипатра Тарсского*, с которым свел знакомство в Риме и который почтил его посвящением ему философских своих сочинений. Некоторые винят в том и Корнелию, мать его, которая часто упрекала сыновей своих в том, что римляне еще называли ее тещей Сципиона, а не матерью Гракхов. Другие полагают виновником тому некоего Спурия Постумия, который был сверстником Тиберия и соперником его в славе судебного красноречия. По возвращении из похода Тиберий нашел, что Спурий опередил его в славе и силе и был в великом уважении у граждан; и потому захотел, по-видимому, превзойти его, приступил к делу отважному, от которого должно было ожидать великой славы*. Впрочем, брат его Гай в одной книге пишет, что Тиберий, едучи в Нумацию через Тоскану, нашел, что вся страна была пуста и что обрабатывавшие землю и пасущие стада были иноплеменные и варварские невольники. Это внушило ему мысль, возродившую для них тьму бедствий. Впрочем, сам народ воспламенил его ревность и честолюбие, призывая его записками, прибиваемыми к портикам, стенам и памятникам, оказать помощь бедным гражданам к получению обратно общественной земли.
При всем том Тиберий составил закон о земле не один; он наперед просил совета у первенствующих славой и добродетелью граждан, из числа которых был первосвященник Красс, законоискусник Муций Сцевола, бывший тогда консулом, и Аппий Клавдий, его тесть. В самом деле никогда не было писано закона мягче и снисходительнее против такой несправедливости и алчности. Те, кому следовало бы за ослушание быть наказанными и оставить после уплаты пени земли, которыми пользовались противозаконно, получили лишь приказание принять плату за поля, которыми они владели несправедливо, и оставить оные гражданам, которым нужна была помощь.
При столь легкой и кроткой мере народ, забывая прошедшее, довольствовался тем, чтобы впредь не быть притесняемым. Но богатые и зажиточные, ненавидя закон сей по причине своей алчности, а законодатели – по гневу и негодованию на него, старались отвратить от этого народ, представляя, что Тиберий вводит новое разделение земли, дабы произвести переворот в республике и ниспровергнуть правление. Однако старания их были безуспешны. Тиберий, защищая славное и справедливое дело с таким красноречием, которое могло и худший предмет украсить и представить в прелестном виде, был силен и непреоборим, когда, став на окруженной многочисленным народом трибуне, говорил в защиту бедных, что и дикие звери, обитающие в Италии, имеют логовище, что у каждого из них есть нора и убежище, между тем как люди, которые, сражаясь, умирают за Италию, более ничего не имеют, кроме воздуха и света; что они без домов, без твердого местопребывания скитаются с женами и детьми; что полководцы обманывают их, когда поощряют сражаться с неприятелем за гробы и храмы свои, ибо ни у кого из такого множества римлян не было ни отеческого домашнего жертвенника, ни прародительского кладбища, но что они сражаются лишь и умирают за негу и богатство других и, называясь владыками вселенной, не имеют ни одиного комка собственной земли.
Никто из противников не мог опровергнуть эти с великим духом и истинной страстью изливавшиеся речи. Народ приходил от того в исступление и чрезвычайно волновался. Итак, противники Тиберия, перестав противоборствовать ему, обратились к Марку Октавию, одному из трибунов, молодому разумному и степенному человеку и близкому приятелю Тиберия. По этой причине Октавий, стыдясь Тиберия, уклонялся от них, но многие из сильнейших граждан приступали к нему с просьбами до того, что он, как бы по принуждению, противопоставил себя Тиберию и не допускал утвердить закон.
Вся сила трибунского достоинства состоит в том, чтобы препятствовать утверждению чего-либо. Если один из трибунов противится предлагаемому закону, то все другие не могут ничего произвести. Тиберий, огорченный этой препоною, отстал от упомянутого кроткого закона и предложил уже тот, который народу был приятнее, а для обидчиков жесточе; он уже требовал, чтобы они оставили земли, которыми завладели вопреки прежним законам. Уже между ним и Октавием происходили почти ежедневно на трибуне споры, и хотя они с чрезвычайным усилием и упорством друг другу противоречили, однако, говорят, они друг на друга не произнесли никакой хулы, при всем гневе их не вырвалось друг у друга ни одного неприличного слова. По-видимому, природные хорошие свойства и тщательное воспитание не только в вакхических празднествах*, но и в самом упорном честолюбии и в гневе не оставляют человека и удерживают его в пределах благопристойности. Между тем Тиберий, видя, что под закон, им предлагаемый, подпадает и Октавий, который занимал многие общественные земли, просил его не противиться ему более, обещая заплатить то, чего оные стоили, из своего имения, хотя оно не было значительно. Но Октавий от этого отказался, и Тиберий издал приказ, которым остановил действие всех властей, доколе не будут отобраны голоса граждан касательно закона. К дверям храма Сатурна приложил свою собственную печать*, дабы квесторы не могли ничего ни вносить, ни выносить; на неповиновавшихся преторов наложил пеню, и таким образом все чиновники были приведены в такой страх, что каждый отстал от исправления возложенной на него должности. В таком положении дел богатые граждане переменили одежды и ходили по форуму в униженном и жалостном виде; между тем они тайно злоумышляли на Тиберия и подговорили людей к умерщвлению его. Сам Тиберий подпоясался разбойничьим ножом, который называется долоном*, и это всем было известно.
С наступлением назначенного дня он призывал народ к подаче голосов, но богатые унесли все урны*, от чего происходили большие беспорядки. Тиберий мог употребить насилие, управляя множеством народа, который уже собирался к нему, но Манлий и Фульвий, мужи, удостоившиеся консульства, приступая с просьбами к Тиберию, брали его за руки, проливали слезы и умоляли отстать от своего начинания. Тиберий, представляя уже в уме своем могущие вперед от того произойти бедствия и уважая сих мужей, спросил их: «Чего вы хотите, чтобы я сделал?» Они отвечали ему, что не были способны подать ему в том совет, а только просили его предать сие дело суду сената; просьбы их убедили Тиберия. Сенат между тем собирался, но ничего не производил, ибо богатые имели в нем большую силу. Итак, Тиберий решился на дело незаконное и некроткое – лишить Октавия трибунства, не находя другого способа к утверждению предлагаемого закона.
