Из тех законов, которые он предложил в угождение народу и для уменьшения власти сената, один касался заведения поселений и раздачи бедным общественной земли; другой касался военных: он предписывал давать военнослужащему одежду из общества, не вычитая за нее из жалованья ничего, и не принимать в военную службу человека моложе семнадцати лет; третий касался союзников: все италийцы получали равное с римскими гражданами право; четвертым определено было, чтобы пшено продавалось бедным за сходнейшую цену*; пятый касался постановления судей: этим законом чрезвычайно уменьшил силу сенаторов, ибо они одни судили тяжбы и потому были страшны всадникам и народу. Гай присоединил к тремстам человек, из которых суды состояли, такое же число всадников и, таким образом, тяжбы решаемы были обще шестьюстами человек*.
При введении этого закона он употреблял чрезвычайное старание и употребил при том следующее средство: до него бывшие демагоги говорили народу речь, обратясь лицом к сенату и к так называемому Комитию; Гай первый обратился в другую сторону, лицом к форуму, и в таком положении говорил народу*. С того времени все следовали его примеру – и таким образом этим малым уклонением и переменою положения он произвел весьма важный переворот и отчасти преобразил правление из аристократического в демократическое, показывая тем, что говорящий должен обращать внимание на народ, а не на сенат.
Когда же народ не только принял закон этот, но дал Гаю власть избрать судей из числа всадников, то сила его сделалась некоторым образом монархической. Сам сенат принимал его советы, ибо он всегда советовал ему то, что было сообразно с достоинством сената. Так, например, закон, предложенный им касательно пшеницы, присланной пропретором Фабием из Иберии, был самый кроткий и похвальный. Гай убедил сенат продать хлеб, а деньги возвратить городам и выговорить Фабию за то, что делает власть республики тягостной и несносной тамошним жителям. Этим поступком он приобрел в провинциях великую славу и любовь.
Он определил еще выслать из Рима колонии для населения городов, исправить дороги и построить житницы. Во всех этих предприятиях он принимал на себя начальство и распоряжение; нисколько не утомляясь от стольких важных дел, все производилось с удивительною скоростью и старанием, как будто бы он одним только занимался. Самые враги, которые его боялись и ненавидели, были изумлены его деятельностью и скорым исполнением всех дел. Народ приходил в удивление, видя его окруженным множеством подрядчиков, художников, посланников, государственных людей, воинов и ученых. Обходясь со всеми свободно и приятно, сохраняя важность в самом снисхождении и поступая с каждым из них так, как было прилично, он тем изобличил в злобной клевете тех, кто называл его страшным, надменным и самовластным. Он обладал искусством угождать и приобретать любовь обхождением и поступками своими более, нежели речами, произносимыми на трибуне.
Более всего занялся он исправлением дорог, приложив старание, чтобы в них польза была соединена с приятностью и красотой. Дороги проводимы были прямые по местам твердым, устилаемы обтесанным камнем и утверждались насыпным песком. Лощины, которые пересекались рытвинами и протоками, были засыпаемы и соединяемы мостами; между тем возвышения с обеих сторон были сравниваемы и принимали ровный и приятный вид. Сверх того, он измерил все дороги милями – каждая миля содержит восемь стадиев без малого, – и поставил каменные столбы для показания расстояний. По обеим сторонам дороги поставил еще другие камни, менее одни от других отстоящие, дабы путешествующие верхом могли удобнее влезать на лошадей, не нуждаясь в подставке или посторонней помощи.
За эти дела народ превозносил его и был в готовности доказать свою благодарность. Гай некогда в речи к народу сказал, что он будет просить граждан об одной милости, и если оной достигнет, то почтет ее выше всего, а если нет, то нимало не будет на них жаловаться. Эти слова заставили думать, что он будет искать консульства и трибунства. Когда наступили выборы консульские, и все были в беспокойстве, то показался он на Поле, сопровождая Гая Фанния, и вместе со своими друзьями старался об избрании его в консулы. Это придало Фаннию великий перевес, он был избран консулом, а Гай в другой раз трибуном; он не искал и не просил этого достоинства, но народ избрал его по своей к нему благосклонности.
Между тем видя, что сенат явно враждовал против него и что приверженность к нему Фанния охладела, он вновь привязал к себе народ новыми законами, предлагая послать поселения в Тарент и в Капую и уделяя латинянам право римского гражданства. Сенат, боясь, чтобы сила его не сделалась совершенно непреоборимою, прибегнул, для отвращения от него народа, к новому и необыкновенному способу: он старался взаимно льстить и угождать народу вопреки своей пользы.
В числе трибунов был некто Ливий Друз, человек, который родом и воспитанием не был ниже никакого римлянина; сверх того красноречием и богатством мог сравняться с теми, кто наиболее был силен и уважаем за эти преимущества. К этому-то Друзу обратились тогда знаменитейшие граждане; они уговаривали его действовать против Гая и соединиться с ними против него, не употребляя насилия и не противореча желанию народа, но ведя себя так, чтобы ему было приятно, и угождая ему и в тех случаях, в которых было бы приличнее изъявлять негодование.
Ливий, предоставив ради этой цели сенату всю власть своего трибунства, предложил законы, которые не имели целью ни пользы, ни чести республики и единственно для того, чтобы превзойти Гая в угождении и ласкательстве народу, как бы в представлении комедии. Этим поступком сенат явно обнаружил, что не сердился на распоряжения Гая, но хотел лишь всеми мерами низвергнуть его или унизить. За то, что Гай определил завести две колонии и назначил в оные лучших граждан, они винили его в развращении народа, а между тем, когда Ливий учредил двенадцать колоний и в каждую посылал по три тысячи бедных, то они ему содействовали. За то, что Гай уделял землю бедным, с тем, чтобы каждый из них платил в казну оброк, они его ненавидели как ласкателя народного, а Ливий, освобождавший от этого оброка получивших землю, нравился им. Один оскорблял их тем, что дал латинянам равные с римлянами права; когда же другой предложил народу, чтобы и в походе не было позволено бить палками никого из латинян, то они поддержали этот закон. Сам Ливий в речах своих к народу всегда уверял, что предлагаемые им законы угодны сенату, пекущемуся о пользе народа – и это была единственная польза, которую произвел своими поступками, ибо народ сделался благосклоннее к сенату, хотя он прежде подозревал и ненавидел знаменитейших мужей. Ливий укротил и смягчил это злопамятство и неудовольствие, ибо народ уверился, что он по воле и согласию сильных старается ему нравиться и угождать.
Народ чрезвычайно полагался на приверженность и правосудие Друза, ибо в предлагаемых законах, казалось, не думал он о себе и о своих выгодах. Основателями поселений выслал он других и совсем не касался управления денег, между тем как Гай всегда принимал на себя все важнейшие дела. Когда же Рубрий, один из трибунов, предложил заселить Карфаген, разрушенный Сципионом, Гай, которому досталось по жребию привести это в исполнение, отплыл в Ливию для заселения означенного города, то Друз, пользуясь его отсутствием и действуя уже сильнее против него, старался произвести к себе благосклонность народа и привязать его к себе, употребляя на то клеветы, рассеваемые на Фульвия. Этот Фульвий был другом Гая, избранный ему в товарищи в деле о разделе земель. Он был человек беспокойный, явно ненавидимый сенатом, подозреваемый и другими гражданами, ибо, казалось, он возмущал союзников и подстрекал тайно италийцев к отпадению от римлян. Эти подозрения не были доказаны и обнаружены; однако сам Фульвий придал им вероподобие, будучи человек дурных и немиролюбивых правил. Обстоятельство это стало причиной падения Гая; на него обратилась вся ненависть, которую имели к Фульвию, и когда Сципион Африканский, без всякой явной причины, умер скоропостижно и на теле его были найдены знаки побоев и насилия – как сказано в его жизнеописании, – то обвинения большей частью падали на Фульвия, который был врагом Сципиону и в тот самый день поносил его на трибуне. Некоторое подозрение коснулось и Гая, ибо хотя с первейшим и величайшим из римлян поступлено было столь злодейским образом, однако дело осталось без наказания и не было сделано никаких исследований. Народ этому воспротивился и уничтожил суд, страшась, чтобы Гай при разборе дела не был изобличен в участии. Но это случилось несколько раньше.
