Что касается до предприимчивости и смелости в переменах, ими производимых, то величием своим далеко два лакедемонянина превосходили двух римлян. Эти занимались в своем управлении исправлением дорог, населением городов; самые дерзкие их предприятия состояли в том, что Тиберий хотел вновь разделить общественные земли, а Гай смешать суды и придать к числу судей триста человек из сословия всадников. Но Агис и Клеомен в преднамереваемых им переменах, думая, что исцелять и отсекать поврежденные члены помалу и по частям значило то же, что отсекать головы гидре, как говорит Платон, произвели в делах тот переворот, который мог сразу переделать общество и избавить его от всех зол. Может быть, справедливее сказать, что они уничтожили тот переворот, который все бедствия возродил, что устроили республику и привели ее в первоначальное ее состояние.
Можно заметить и то, что важнейшие римляне противились деяниям Гракхов, но предприятия Агиса, приведенные к концу Клеоменом, имели своим прекраснейшим и славнейшим образцом отечественные о воздержании и равенстве ретры, одни, утвержденные Ликургом, а другие – Аполлоном. Важнее всего то, что управлением Гракхов могущество Рима нисколько не возвысилось, тогда как деяния Клеомена в краткое время дали Греции возможность увидеть Спарту господствующей над Пелопоннесом и борющейся с сильнейшими тогдашнего времени народами за верховное владычество. Цель борьбы ее была освобождение Греции от иллирийских и галатских оружий и возвращение ее под управление потомков Геракла.
Мне кажется, что и кончина этих людей обнаруживает различие их добродетелей. Гракхи погибли, сражаясь со своими гражданами и предавшись бегству. Агис умер почти по своей воле, дабы никто из граждан не был умерщвлен. Клеомен, обруганный и оскорбленный, хотя решился отомстить за себя, но как обстоятельства того ему не позволили, то умертвил сам себя бестрепетно.
Взирая на дела их с иной стороны, мы открываем, что Агис не успел оказать никакого военного подвига, но был наперед умерщвлен. Многим же и славным победам Клеомена можно противоположить Тиберием возобновленные стены Карфагена – дело немаловажное, – примирение заключенного им при Нуманции; он спас двадцать тысяч римских воинов, которые не имели другой к спасению надежды. Гай и здесь, и в Сардинии оказал в походах великую храбрость. Из этого можно заключить, что они оба сравнились бы с первыми римскими полководцами, когда бы не погибли прежде времени.
Что касается до управления гражданского, Агис, кажется, действовал слабее и, будучи Агесилаем обманут, не сдержал данного гражданам слова о новом разделе земли. Вообще он не из робости и слабости не исполнил того, что предпринял и чего обещал гражданам; напротив того, Клеомен приступил к перемене правления с большей смелостью и насилием. Он умертвил эфоров беззаконно, хотя, преобладая оружием, легко было ему их преклонить на свою сторону или изгнать из Спарты, откуда он действительно изгнал немалое число других граждан. Без крайней нужды употреблять железо не есть дело ни врачевания, ни политики, но доказательство малого искусства и в том и в другом; притом в последнем, сверх жестокости, открывает и несправедливость. Ни один из Гракхов не начинал междоусобного кровопролития. Гай, как говорят, и поражаемый не обратился к обороне. Хотя в военных делах был мужествен и горяч, но в мятеже явил себя совершенно недеятельным. Он вышел из дому безоружным, когда началось сражение, удалился и вообще показал, что он больше заботился о том, чтобы не причинять никому зла, нежели, чтобы самому не пострадать. Итак, бегство и того и другого должно почитать знаком не робости, но заботливости о других, ибо надлежало или уступить наступающим, или, оставаясь на месте, защищаться и действовать для того, чтобы не пострадать.
Самый большой упрек, который можно сделать Тиберию, есть тот, что он исключил из числа трибунов своего товарища, а Гаю – что искал вторично трибунства. Смерть Антиллия несправедливо и ложно приписывали Гаю: он погиб против желания Гая и к великому его неудовольствию. Оставя и не упоминая об убиении эфоров, можно заметить, что Клеомен освободил рабов и царствовал в самом деле один, и лишь на словах вдвоем, сделав участником власти брата своего Евклида, происходящего из одного дома; склонился приехать к нему из Мессены и был умерщвлен, но Клеомен, не показав виновников его смерти, утвердил тем подозрение, что сам был тому виной. Напротив того, Ликург, которому, казалось, он подражал, уступил по своей воле царство сыну брата своего Хариллу, но боясь, чтобы по случаю дитя не умерло и на него не пало бы подозрение в его смерти, он долго странствовал вне отечества и в Спарту возвратился только тогда, когда у
Харилла родился наследник престола. Впрочем, и среди греков нет другого, который бы сравнился с Ликургом.
То, что в управлении Клеомена видны великие несправедливости и дерзкие перемены, о том уже мною замечено. Те, кто осуждает нрав двух спартанцев, обвиняют Клеомена в том, что он с самого начала был склонен к самовластию и к войне. Что касается Гракхов, то и ненавидящие их не могли их винить ни в чем более, как в безмерном честолюбии, но признавались, что Гракхи, против свойств своих, воспаленные гневом в борьбе со своими противниками, предали наконец свое управление произволу слепого случая, как бы дуновениям ветра, ибо что касается до первого предмета их управления, может ли быть что-либо похвальнее и справедливее оного, когда бы богатые насильственно и самовластно не предприняли уничтожить закон и не довели до необходимости одного страшиться за себя, другого мстить за брата, умерщвленного без суда, без приговора правителей?
Итак, из всего сказанного всякий может видеть существующие между ними разности. Если же должно мне сказать свое мнение о каждом из них, то я полагаю, что Тиберий превышал всех добродетелью; что молодой Агис менее всех проступился, и что Гай немало должен уступить Клеомену в смелости и деятельности.
Деметрий и Антоний
Деметрий
Кто первый понял, что искусство и чувства наши между собою сходны, тот, по моему мнению, весьма хорошо постиг в отношении их суждения, тех и других силу, посредством которой могут оные познавать вещи противоположные. Но на этом, однако, сходство заканчивается; они разнствуют между собой в рассуждении цели, к которой относится то, о чем судят. Чувства столь же мало созданы для различения как белого, так и черного; как сладкого, так и горького; как мягкого и уступающего, так жестокого и противодействующего; но дело их состоит в том, чтобы прийти в движение от всех встречающихся им предметов и передать разуму все то, что производит на них впечатление. Искусства, соединяясь с разумом для избрания и отклонения того, что им чуждо, смотрят на первое преимущество и с великим тщанием, на другое – случайно и только для предохранения себя. Так, например, врачебное искусство взирает на болезнь, а музыка – на разногласие, для произведения противоположного. Напротив того, искусства, самые совершенные, каковы суть: воздержание, правосудие, благоразумие, которые должны судить не только о похвальном, справедливом и полезном, но и о вредном, постыдном и несправедливом, не могут хвалить того незлобия, которое гордится лишь неопытностью в дурном, не почитают его глупостью и незнанием того, что преимущественно знать нужно человеку, который хочет жить правильно и благоразумно.
