Деметрий на третьем году своего заключения от бездействия и неумеренного употребления пищи и вина впал в болезнь и умер. Он прожил пятьдесят четыре года. Селевк был порицаем за его поступок и чрезвычайно раскаивался в подозрении, которое прежде возымел к Деметрию, и в том, что не последовал примеру варвара-фракийца Дромихета, который поступил человеколюбиво и как царю прилично с попавшим ему в руки Лисимахом.
Похороны его отправлены были с чрезвычайной и театральной пышностью. Антигон, получив известие, что везут прах его отца, выступил со всеми кораблями и встретил его близ островов. Он принял его урну, которая была из цельного золота, и поставил ее на самый большой предводительский корабль. Города, к которым приставали, налагали на урну венки и посылали людей, которые с печальным видом должны были провожать прах и присутствовать при погребении. По прибытии флота в Коринф урна была видима на передней части корабля, украшенная царской порфирой и диадемой; при ней стояли молодые воины в оружиях. Ксенофонт, превосходнейший из тогдашних флейтистов, сидел подле нее и играл священную песню, с которой согласовалось движение весел, с размером производимое, от чего при всяком обороте песни происходил некоторый шум, какой бывает на похоронах, когда бьют себя в грудь. Самое жалкое зрелище для собравшегося на берегу народа представлял сам Антигон, плачущий и в униженном виде. По оказании праху разных в Коринфе почестей и принесений ему воинов, оный был перевезен в Деметриаду, где и поставлен, как в городе, который носил имя усопшего, созданном им из малых городков, существовавших вокруг Иолка.
Деметрий оставил по себе Антигона и дочь Стратонику от Филы; двух Деметриев – одного, прозванного Тощим, от жены-иллириянки, а другого, обладавшего Киреной, от Птолемаиды; от Деидамии оставил Александра, который провел жизнь свою в Египте. Говорят также, что он имел сына Коррага от Эвридики. Род его непрерывно царствовал до Персея, при котором римляне завоевали Македонию.
Приведши к концу македонскую пьесу, время уже представить римскую.
Антоний
Оратор Антоний, которого умертвил Марий за то, что он держался стороны Суллы, был дедом Марка Антония. Отец его, Антоний, прозванный Критским*, хотя ничем не отличился и не прославился в гражданском управлении, однако был добрым и честным человеком, щедрым при оказании помощи, как можно видеть из следующего примера. Он был не богат и потому жена не позволяла ему оказывать свою щедрость. Один из знакомых пришел к нему и просил денег; у Антония их не было; он приказывает мальчику налить воды в серебряную чашу и принести к нему. Мальчик сие исполнил; Антоний мочил свою бороду, как бы хотел бриться, и когда мальчик вышел под каким-то предлогом, то Антоний дал приятелю своему чашу, дабы употребить на то, чего он хотел. Между тем в доме служители стали искать чаши; Антоний, видя, что жена его сердилась и хотела, чтобы каждый из них был допрашиваем, признался в своем поступке и просил прощения.
Жена этого Антония, по имени Юлия, была из рода Цезарей и могла сравниться со знаменитейшими и добродетельнейшими женщинами. Она воспитала Марка Антония по смерти отца его и вышла замуж за Корнелия Лентула, который был предан смерти Цицероном за соучастие в заговоре Катилины. Таков, по-видимому, был повод и начало сильной вражды Антония к Цицерону. Антоний говорит, что и мертвое тело Лентула только тогда было им выдано, когда его мать просила о том жену Цицерона. Но по признанию всех, это ложь, ибо никто из казненных тогда Цицероном заговорщиков не был лишен погребения.
Антоний в молодости своей был чрезвычайно красив; но дружба и близкое обхождение с Курионом пристали к нему, как настоящая зараза, и были пагубны для него. Этот Курион*, человек, предавшийся грубейшим удовольствиям, дабы сделать себе подвластным Антония, приучил его к пьянству, распутству и расточительности. Это ввергло Антония в тяжкий и неприличный по летам его долг, простиравшийся до двухсот пятидесяти талантов; Курион поручился за него; но отец Куриона, узнав о том, выгнал Антония из своего дома. Антоний пристал тогда на короткое время к Клодию, самому наглому, самому бесстыдному из тогдашних демагогов, который своим стремлением возмущал республику. Но вскоре, пресытившись его неистовством и устрашившись тех, кто против Клодия восставал, он оставил Италию и переехал в Грецию, где проводил свое время, упражняясь в военных трудах и занимаясь красноречием. Он подражал так называемому азийскому слогу, который был тогда в великом употреблении и имел большее сходство с образом его жизни, исполненным хвастовства и надутости, тщеславия и непомерного честолюбия.
Габиний*, муж консульский, плывший на корабле в Сирию, уговаривал его отправиться вместе с ним к войску; но Антоний объявил, что не желает ехать как частное лицо. Будучи произведен в начальники конницы, он последовал за Габинием в поход. Сперва Антоний был послан на Аристобула*, который возмутил иудеев против римлян; он первый взлез на важнейшее укрепление и выгнал Аристобула из всех остальных. Потом дал ему сражение, разбил с малым числом войско, многократно превосходившее его силы, и, кроме немногих, умертвил всех неприятелей. Сам Аристобул с сыном своим взят был в плен. Вскоре после этого Птолемей предлагал Габинию за десять тысяч талантов вступить вместе с ним в Египет и помочь ему занять его царство. Большая часть военачальников тому противилась; Габиний, хотя уже и был порабощен десятью тысячами талантов, не решился предпринять поход. Но Антоний, жаждущий великих дел и угождая Птолемею*, который просил его о том, побудил Габиния к предприятию этого похода.
Римляне больше войны боялись дороги, ведущей к Пелусию, ибо надлежало им идти по глубоким и безводным пескам близ так называемых промоины и болот Сербонидских, которые египтяне называют «Выдохами Тифона»* (вероятно, составляются отливом Красного моря на том месте, где оное отделяется самым узким перешейком от моря Внутреннего). Антоний, будучи отряжен полководцем, не только занял узкие проходы, но взял и большой город Пелусий, одержал верх над охранявшей его стражею и тем не только обезопасил дорогу войску, но и полководцу внушил твердейшую о победе надежду. Честолюбие его было спасительно для самых неприятелей. Птолемей, по вступлении своем в Пелусий побуждаемый гневом и ненавистью, хотел предать смерти египтян, но Антоний противился ему и удержал его от такого поступка. В сражениях, которые в войне этой были и велики и часты, Антоний совершил знаменитые подвиги как смелостью духа, так и прозорливостью полководца. Он обошел наконец неприятелей с тылу и этим движением явно вручил победу тем, которые сражались спереди. По этой причине он удостоился надлежащих почестей и отличий. Оказанное уважение к мертвому Архелаю* не осталось без замечания. Антоний был с ним знаком и соединен узами гостеприимства; он вел войну по необходимости; но когда Архелай пал, то он отыскал мертвое тело его, украсил царским великолепием и предал земле. Этими поступками он заставил александрийцев много о себе говорить, а своим соратоборцам явил в себе человека с блистательными свойствами.
К его качествам присоединялась внешность, которая имела в себе благородную важность: продолговатый подбородок, широкий лоб, нос с горбинкой, казалось, делали мужественный его вид сходным с изваянными и живописными изображениями Геракла. По некоему древнему сказанию, Антонии были Гераклиды, и он происходил от Антона, сына Геракла. Антоний старался придавать сему сказанию достоверность видом своим, как сказано, и деяниями. Всякий раз, когда ему надлежало показаться перед большим числом людей, он застегивал хитон на бедре, препоясывался длинным мечом и сверху накидывал грубый военный плащ*. Те самые свойства, которые кажутся другим несносными, как-то: хвастовство, насмешки и явная склонность к питью, обыкновение садиться подле воина, который ел, приходить к столу воинов и есть вместе с ними – все это внушало воинам удивительную к нему благосклонность и приверженность. Самая влюбчивость его не была без приятности, ибо через нее многих привлекал к себе, содействовал влюбленным и слушал с удовольствием насмешки других насчет его любовных дел. Щедрость его, дары, которыми осыпал воинов и друзей расточительной рукою, положили блистательное начало его силы, и когда он сделался великим, то еще более умножили его могущество, которое было потрясаемо множеством его погрешностей. Я приведу всего один пример. Некогда велел он выдать одному из своих приятелей двести пятьдесят тысяч денариев. Это количество выражается латинским словом «декиес» (decies)*. Управитель его удивился и, желая показать ему великость этого количества, положил деньги на место, мимо которого надлежало пройти Антонию. Тот и в самом деле спросил, что это такое. «Количество, которое ты приказал выдать», – отвечал управитель. Антоний, поняв его неприглядную хитрость, сказал ему: «Я думал, что декиес гораздо больше, а это мало! Прибавь еще столько же». Но это случилось в позднейшее время.
