Говорят, что некогда он пировал на свадьбе мима Гиппия и всю ночь провел в питье; поутру народ звал его на форум – он пришел, обремененный пищей, и его стало рвать, то один из друзей его подставил ему свою тогу. В числе тех, кто имел великую над ним силу, были и мим Сергий, и Кифериса, такого же разбору женщина, его любовница. Когда Антоний ездил по городам, то она была несома на носилках, которые были сопровождаемы почти таким же числом служителей, как носилки его матери. Сверх того, противно было римлянам, что в его путешествиях, как бы в шествиях торжественных, носимы были для показу золотые чаши; что раскидываемы были на дороге шатры, поставляемы великолепные столы для обеда при рощах и близ рек; что в колесницы запрягаемы были львы; что в домах честных мужчин и женщин отдавали покои женщинам бесчестным и арфисткам. Все взирали с негодованием на эти поступки, ибо в то самое время как Цезарь находился вне Италии, на поле и с великими трудами и опасностью истреблял остатки великой войны, другие, пользуясь его властью, жили в роскоши и неге, измываясь над согражданами.
Эти обстоятельства умножили беспокойство и позволили войску предаваться ужасным наглостям и грабежу. По этой причине Цезарь, возвратившись в Рим, простил Долабеллу и, будучи избран в третий раз консулом, принял в соправители Лепида, а не Антония. Когда продавали дом Помпея, то Антоний его купил, но когда требовали у него денег, то он оказывал неудовольствие. Он сам говаривал, что не участвовал в походе Цезаря в Ливии потому, что не получил награды за прежние свои подвиги.
Цезарь укротил его безрассудства и безобразия, не оставив без замечания его проступков. Антоний переменил образ жизни и соединился узами брака с Фульвией, бывшей некогда в супружестве с демагогом Клодием – женщиною, которая менее всего думала о пряже и хозяйстве или о том, чтобы управлять скромным человеком; ее мысли простирались далее, она хотела управлять правителем и начальствовать над полководцем. Фульвии должна быть обязана Клеопатра за покорность Антония к женодержавию, ибо она приняла его уже, так сказать, ручным и приученным к тому, чтобы повиноваться женщинам. При всем том Антоний шутками и забавными поступками старался смягчить ее суровость. Так, например, когда после победы, одержанной в Иберии, граждане вышли навстречу Цезарю, то и Антоний последовал примеру других. Вдруг разнеслось по Италии, что неприятели наступают и что Цезарь умер. Антоний возвратился в Рим, надел платье рабское, ночью пришел в дом свой и сказал служителям, что у него есть письмо от Антония к Фульвии. Он был к ней допущен, обвернутый в плащ. Фульвия в сильном беспокойстве, прежде нежели взять письма, спрашивала, жив ли Антоний. Но он безмолвием вместо ответа подал ей письмо; и когда она распечатала его и начала читать, то Антоний обнял и поцеловал ее. Хотя много таковых примеров его шутливости, но я изложил здесь только один для примера.
Цезарь возвращался уже из Иберии; первейшие граждане вышли к нему навстречу на несколько дней дороги от Рима. Он оказал Антонию отличное уважение. Едучи по Италии на колеснице, он имел подле себя Антония, за ним следовали Брут Альбин и Октавиан, сын племянницы его, который впоследствии принял название Цезаря и весьма долго управлял Римом. Цезарь, будучи избран консулом в пятый раз*, принял Антония в соправители. Желая сложить с себя сие достоинство и передать его Долабелле, он предложил о том сенату. Но Антоний сильно тому противился и ругал Долабеллу, который отвечал ему ругательствами. Цезарь, стыдясь этого бесчинства, удалился. В другой раз он предстал, дабы провозгласить Долабеллу консулом; Антоний кричал, что знамения богов тому препятствуют. Цезарь уступил Антонию и оставил Долабеллу, который был в великой досаде. Кажется, что Цезарю противен был Долабелла не менее, чем Антоний. Говорят, что когда кто-то хотел сделать их подозрительными, то Цезарь сказал: «Я боюсь не этих жирных и хорошо причесанных, но вот тех бледных и худых», – показывая на Брута и Кассия, которые впоследствии составили против него заговор и умертвили его.
Впрочем, Антоний, хотя и против воли, подал им благовиднейший предлог. Римляне праздновали Ликеи или так называемые у них Луперкалии. Цезарь в триумфальной одежде, сидя на трибуне на форуме, смотрел на людей, бегающих взад и вперед; многие из благородных юношей и чиновников бегали по городу, намазанные жиром, и в шутку ударяли мохнатыми ремнями тех, кто им попадался. Антоний, который сперва бегал среди них, оставя эти древние обычаи, обвил вокруг диадемы лавровый венок, прибежал к трибуне и, будучи приподнят теми, кто с ним бегал, наложил оный на голову Цезаря, показывая тем, что ему приличествовало быть царем. Цезарь отклонился и отказывался от сей почести: народ был тем доволен и плескал руками. Антоний опять хотел наложить диадему, и Цезарь опять удалил его от себя. Долго происходил сей род борьбы; когда Антоний принуждал Цезаря, то рукоплескали немногие из его приятелей; когда Цезарь отказывался от сей почести, то рукоплескал ему весь народ с восклицаниями. Удивительное дело! Люди, которые в самом деле терпели царскую власть, страшились имени царя, как уничтожения свободы. Цезарь встал с трибуны с досадою, снял с шеи свою тогу и кричал, что он дает себя умертвить тому, кто хочет. Венец, который наложен был на одну из его статуй, был сорван трибунами, народ с похвалами и рукоплесканием провожал их; но Цезарь лишил их трибунского достоинства.
Этот случай умножил бодрость Брута и Кассия. Они собрали вернейших своих друзей к совершению своего умысла и были в недоумении, рассуждая об Антонии. Все хотели принять его в соучастники, но Требоний тому противился. Он объявил им, что когда они вышли навстречу Цезарю, возвращавшемуся из Иберии, то он путешествовал вместе с Антонием, жил под одним шатром с ним и слегка и с великой осторожностью старался узнать мысли его. Антоний понял его, и хотя отверг это предложение, однако не донес на него Цезарю, но сохранял тайну с верностью. После того они советовались между собою, по умерщвлении Цезаря, не умертвить ли и Антония. Но Брут удержал их: он представил им, что дело это, на которое дерзают, имеет целью защиту законов и прав и должно быть чисто и не осквернено никакой несправедливостью. Впрочем, боясь силы Антония и важности его достоинства, назначили некоторых заговорщиков, которым было предписано при вступлении Цезаря в сенат, когда уже надлежало делу совершиться, разговаривать с Антонием о важных делах, удерживая его снаружи.
Дело производилось так, как они между собою условились. Цезарь пал в сенате; и Антоний надел немедленно рабское платье и скрылся. Когда же он узнал, что заговорщики ни на кого более не нападают, а были собраны вместе на Капитолии, он убедил их сойти, взяв в залог сына его. Кассия пригласил к ужину он, а Брута – Лепид. Созвав сенат, Антоний предлагал амнистию и назначить провинции Кассию и Бруту. Сенат утвердил его предложение, равно как и то, чтобы ничего того не переменять, что установлено Цезарем. Антоний вышел из сената, прославляемый и превозносимый всеми, ибо казалось, он прекратил междоусобную войну и в делах трудных и в беспокойствах необыкновенных поступил с великим искусством и благоразумием. Но вскоре слава, которой он пользовался в народе, поколебала эти благие начинания. Антоний имел верную надежду по низвержении Брута быть первым в Риме человеком. При выносе Цезарева тела он по обычаю говорил на форуме похвальное ему слово. Видя, что народ был им прельщен и слушал его с удовольствием и жаром, он к похвалам примешал трогательное описание смерти его. В заключении, потрясая его окровавленным и мечами изрубленным платьем и называя совершивших это убийство извергами и человекоубийцами, он воспламенил граждан такой яростью, что они, собравши деревянные скамьи и стулья, сожгли ими на форуме тело Цезаря; потом, схватив головни с костра, побежали к домам заговорщиков и совершили на оные нападение.
