Между тем неприятели, утомленные уже сражением, до того возгордились победой и такое оказывали к римлянам презрение, что провели всю ночь близ стана, надеясь расхитить оставленные шатры и богатство римлян, как скоро бы те предались бегству. На другой день они собирались еще в большем числе; говорят, что у них было не менее сорока тысяч конницы, ибо царь, твердо уверенный в победе, послал и своих телохранителей; сам он ни в одном сражении не присутствовал. Антоний хотел говорить речь воинам и велел себе подать темное платье, дабы показаться им в жалостнейшем виде; но приятели его тому противились; он явился в пурпуровой полководческой мантии и в речи своей хвалил тех, кто победил, и порицал тех, кто предался бегству. Одни просили его быть добрым; другие, оправдываясь перед ним, предавали ему себя для наказания десятинной казнью или другим образом, если ему угодно; только бы он перестал унывать и печалиться. Тогда Антоний, подняв руки свои к небу, молился богам: если они предопределили ему несчастье взамен прежнего его благополучия, то да обратят его на него самого, а войску его даруют безопасность и победу.
На другой день римляне продолжали путь свой, оградив себя с большей осторожностью. Парфяне, наступая на них, находили то, чего они не ожидали. Они думали, что идут на добычу и грабеж, а не на сражение; но встречая множество стрел и свинцовых ядер и видя римлян свежих и крепких своим усердием, они теряли свою бодрость. Они напали на римлян, когда сии спускались с каких-то покатистых холмов, и поражали их, встречая медленный со стороны их отпор. Тогда щитоносцы поворотились к ним, заперли внутри своего ополчения легких воинов и сами стали на одно колено, держа впереди щиты; стоявшие позади их подняли свои щиты выше их, а за ними то же делали и другие. Это положение, образуя род кровли, имеет в себе нечто театральное и служит сильнейшей оградой против стрел, которые скользят по щитам. Парфяне, почитая преклонение колена признанием бессилия и усталости, спустили луки и, взяв дротики свои, подошли ближе к римлянам. Тогда римляне, издав военный крик, встали вдруг и, поражая парфян копьями, передних умертвили, а всех других обратили в бегство.
Нападения продолжались и в следующие дни; римляне прошли весьма малую часть дороги. Уже войско начинало чувствовать голод; пшено доставали они боем и то в малом количестве; они не имели и орудий, нужных к молотьбе – большую часть их кинули, ибо возовой скот частью издох, частью вез больных и раненых. Говорят, что аттический хеник пшена продавался по пятидесяти драхм, а ячменный хлеб против равного весу серебра. Когда они прибегли к травам и кореньям, то находили мало из тех, которые им были известны, и будучи принуждены есть такие, которых прежде никогда не ели, они вкусили зелья, которое приводило в неистовство и наконец причиняло смерть. Тот, кто употреблял оное, никого более не помнил и не знал, а занимался только одной работой – переворачиванием камней, как бы это было дело весьма важное. Поле было покрыто людьми, которые, наклоня голову, вырывали и переставляли камни. Наконец их рвало желчью, и они умирали, ибо у них не было уже вина – единственного противоядия против сей отравы. Число погибших было велико. Парфяне, между тем, не отставали. Говорят, что Антоний несколько раз произносил следующие слова: «О, десять тысяч!» Удивляясь воинам Ксенофонта, которые, пройдя дорогу длиннее из Вавилонии и сражаясь с многочисленнейшими неприятелями, при всем том сохранили себя в целости.
Парфяне, не получив успеха в своих намерениях прорвать и расстроить войско, будучи уже многократно побеждены и обращены в бегство, начали опять приступать дружелюбно к тем, кто отделялся от войска для снискания корма и пищи. Они показывали им спущенные тетивы луков своих и говорили, что уже возвращаются назад; что этим преследованием кончилось их мщение; что немногие из мидян будут идти за ними на два или три дня дороги не для того, чтобы их беспокоить, но для охранения дальнейших селений. Эти слова были сопровождаемы ласками и знаками дружбы. Римляне были тем ободрены, и Антоний, узнав о том, желал уже продолжать путь свой равнинами, ибо дорога по горам, как говорили ему, была безводна. Он намеревался так поступить, как из неприятельского войска прибыл к нему некто по имени Митридат, двоюродный брат того Монеса, который некогда прибегнул к Антонию и получил от него в дар три города. Митридат просил, чтобы вышел к нему кто-либо, умеющий говорить по-парфянски или по-сирийски. Когда вышел к нему Александр, уроженец Антиохии, приятель Антония, то он объявил свое имя и, приписывая причину своего поступка благодарности Монеса к Антонию, спросил Александра: «Не видишь ли впереди тех частых и высоких гор?» Он отвечал, что видит их, а Митридат продолжал: «Под ними парфяне всем войском поставили засаду против вас. За этими горами простираются обширные поля; парфяне ждут, что вы, обманутые ими, туда обратитесь, оставив горную дорогу. Эта дорога, правда, встретит вас жаждой и трудностями, вам знакомыми; но знайте, что если Антоний пойдет равниною, то участь Красса ожидает его».
С этими словами Митридат удалился. Антоний был в сильной тревоге; он созвал друзей своих и проводника-марда, который не был разного с Митридатом мнения: он знал, что и без неприятелей дорога по равнинам была сопряжена с многими неудобствами; что по ней можно было заблудиться и с трудом найти дорогу. Напротив того, дорога горами не имела другого неудобства, кроме безводия в продолжение одного дня пути. Итак, Антоний переменил мысли и вел войско ночью, приказав воинам запастись водою. Многие из них, не имея сосудов, наполнили водою свои шлемы и несли их; другие же несли ее в мехах. Движение его вперед было замечено парфянами, которые, против своего обыкновения, преследовали его ночью, и когда солнце взошло, они уже достигли задних рядов римлян, которые от бдения и трудов были в дурном положении, ибо в ту ночь прошли двести сорок стадиев; они впали в чрезвычайное уныние, когда увидели, что неприятели так скоро их догнали, не ожидая этого. Между тем жажда усиливалась от битвы, ибо они шли вперед, защищаясь. Те, кто шел впереди, нашли по дороге реку с холодной и прозрачной, но горькой и ядовитой водой. Выпив оной, они чувствовали боли и резь в животе; и жажда их воспалялась еще сильнее. Хотя мард предупредил их и предсказывал последствия от употребления сей воды, однако воины не менее того пили, отталкивая тех, кто хотел их удержать. Антоний, ходя между ними, просил их еще потерпеть на самое короткое время, ибо не в дальнем расстоянии была река с хорошей водой; остальная же дорога была гориста и вовсе неспособна к тому, чтобы действовать на ней конницей, что совершенно от них отвлечет неприятелей. Он отозвал воинов, которые еще сражались, и велел тут остановиться, дабы отдохнуть в тени.
Между тем как раскидывали шатры, а парфяне, по своему обыкновению, немедленно удалялись, опять явился Митридат. Когда Александр вышел к нему навстречу, то через него советовал Антонию успокоить войско в самое короткое время, потом подняться и спешить к реке; что парфяне не намерены переправляться через эту реку, а будут только преследовать до оной римлян. Александр, известив о том Антония, принес от него Митридату множество золотых чаш, из которых он принял столько, сколько мог спрятать под платьем, и удалился. Еще до наступления ночи римляне пустились в путь, не будучи обеспокоиваемы неприятелем; но они сами сделали для себя ночь эту самой беспокойной и страшной. Воины убивали и грабили тех, кто имел у себя золото или серебро, расхищали обоз Антония, брали и разделяли между собою богатые чаши и столы. Войско было в тревоге и смятении, ибо все думали, что неприятели напали на них и что часть их разбита и отрезана. Антоний призвал к себе одного из своих телохранителей, который был его вольноотпущенником и назывался Рамном, заставил его клясться в том, что он его поразит мечом, как скоро ему прикажет, и отрубит голову Антонию, дабы он не попался живой в руки неприятелей и дабы они не узнали его мертвого. Приятели его были тронуты до слез; мард старался ободрить Антония, уверяя его, что река близко, ибо некоторая влажная испарина и прохладный ветер веял со стороны реки, отчего дыхание становилось легким и приятным. Он представлял ему, что, судя по времени похода, приближаются к концу, ибо немного оставалось до рассвета. Между тем другие возвещали, что тревога произошла от алчности и несправедливости воинов. По этой причине Антоний, желая привести в порядок войско, которое от долготрудного похода было в неустройстве, велел остановиться до отдыха. Уже рассветало, и в войске водворилось устройство и спокойствие; стрелы парфянские едва достигли тыла войска; легким воинам дан был знак к нападению; тяжелая пехота покрыла себя по-прежнему щитами и в таком положения принимали стрелы неприятеля, которые не смели к ней приблизиться. Между тем передние мало-помалу подвигались вперед – и река открывалась взорам их. Антоний выстроил на берегу конницу лицом к неприятелю и прежде всего перевозил больных; уже и сражавшиеся воины могли свободно и спокойно пить, ибо как скоро парфяне увидели реку, то спустили руки и, превознося, похвалили мужество римлян, говорили им, чтобы они переправлялись в покое. После спокойной переправы воины несколько отдохнули, потом шли далее, не доверяя слишком парфянам.
