Впрочем, Тимей, хоть и имея справедливый предлог к порицанию Филиста за верность его и усердие к тираннской власти, но не перестает ругать и поносить его. Может быть, позволительно тем, кто был оскорблен Филистом при его жизни, простирать ярость свою и до бесчувственного его тела; позднейшие же писатели, которые не были им оскорблены, но пользуются его сочинениями, обязаны из уважения к славе его не упрекать ему с поруганием и посрамлением теми бедствиями, которым превратность счастья может подвергнуть и самого добродетельного человека. Эфор также поступает неблагоразумно, превознося похвалами Филиста, который, несмотря на великое искусство облекать в благовидные причины и оправдывать несправедливые поступки и дурные свойства и находить красивые выражения и обороты, не может при всех своих стараниях освободить сам себя от обвинения в том, что он был человек самый преданный тираннам и что он оказывает чрезвычайное уважение и удивление к неге, силе, богатству и бракосочетаниям тираннов. Тот, конечно, поступает весьма разумно, кто не хвалит дел Филиста и не ругается над его участью.
По смерти Филиста Дионисий предложил Диону сдать ему крепость, оружие и наемное войско с полным, на пять месяцев, жалованьем, но с условием, чтобы ему было позволено ехать в Италию, дабы там иметь пребывание, обладая так называемым Гиатом, сиракузской землей, обширной и плодоносной, которая простиралась от моря во внутренность земли. Дион не принял этого предложения; он велел Дионисию обратиться к сиракузянам, но те, надеясь поймать живым Дионисия, прогнали его посланников. Дионисий после того предал крепость управлению Аполлократа, старшего сына своего, а сам, пользуясь попутным ветром, положил на суда все то, что для него было дороже и любезнее, и отплыл так, что Гераклид, начальник кораблей, не мог того заметить. Сиракузяне поносили Гераклида и кричали против него. Тогда Гераклид подучил Гиппона, одного из демагогов, предложить народу разделение полей под тем предлогом, что основание свободы есть равенство, а рабства – бедность и неимение собственности. Гераклид, поддерживая Гиппона и возмущая народ против Диона, который противился сему предложению, убедил сиракузян утвердить предложение Гиппона, отнять у иноземного войска жалованье и избрать других полководцев, дабы освободиться от суровости Диона. Подобно больным после долговременной болезни – сиракузяне после долговременного тираннства, так сказать, желая подняться на ноги тотчас и быть управляемы, как народ всегда независимый, сами расстраивали свои дела и ненавидели Диона, который, подобно врачу, хотел держать их на строгой и благоразумной диете.
Они обрались для избирания новых начальников в самой средине лета, но страшные громы и неблагоприятные предзнаменования, продолжавшиеся пятнадцать дней сряду, удерживали от того народ, объятый суеверным страхом. Наконец демагоги, выждав постоянного ведра, приступили уже к сему делу; но в то же время один бык, запряженный в телегу, впрочем, привыкший видеть многочисленный народ, озлобясь, не известно от чего, на погонщика, вырвался из-под ярма и устремился к театру. Он заставил народ встать и рассеяться без всякого порядка, потом пустился бежать и прыгать по той части города, которая впоследствии была занята неприятелем, и произвел всюду тревогу. Несмотря на все это, сиракузяне избрали двадцать пять военачальников, в числе которых был и Гераклид. Они подсылали тайно людей к иноземным воинам Диона, старались отделить их от него и привязать к себе, обещая сделать их участниками гражданства. Но сии воины, исполненные верности и усердия к нему, отвергли предложения сиракузян; взяли Диона и, оградив его своими оружиями, вывели из города. Они никого не обижали, но упрекали неблагодарностью и вероломством тех, кто им попадался навстречу. Сиракузяне, презирая их и за малое их число и за то, что воины не сделали на них нападение прежде, будучи притом многократно многочисленнее, устремились на них, надеясь одержать над ними верх в самом городе и всех их умертвить.
Дион, дойдя до необходимости либо сразиться с гражданами, либо умереть с иноземными воинами, умолял сиракузян, простирал к ним руки, показывал им на крепость, наполненную выказывающимися из-за стен неприятелями, которые смотрели на происходящее. Но наконец видя, что не мог укротить граждан и что слова демагогов, подобно ветру на открытом море, управляли городом, он велел воинам удержаться от нападения, но обратиться на них с криком и стуком оружия. Никто из сиракузян не остался на месте, они предались бегству по улицам, хотя никто не преследовал их. Дион немедленно поворотил своих воинов и вел их в Леонтины. Сиракузские правители, сделавшись посмешищем в глазах женщин и желая загладить свой стыд, опять вооружили граждан и погнались за Дионом. Они застали его при переправе через реку и, приблизившись к нему, начали стычку; однако видя, что Дион не терпел уже их поступков с прежней кротостью и отцовским снисхождением, но в гневе своем обращал на них иноземное войско и выстраивал его, они отступили к городу, предавшись к бегству еще постыднейшему. Из них пало немного.
Леонтинцы приняли Диона с честью; воинов его привязали к себе жалованьем и приобщением их к гражданству своему. Они отправили к сиракузянам посольство и требовали, чтобы этим воинам оказано было справедливое удовлетворение. Сиракузяне послали в Леонтины посланников для обвинения Диона. В Леонтинах собрались все союзники и разбирали сие дело; сиракузяне признаны виновными, но они не исполнили приговора союзников; они уже были избалованы и гордились тем, что никому не повиновались, но имели полководцев, которые раболепствовали им и боялись их.
Между тем в Сиракузы прибыли посланные от Дионисия триеры под начальством неаполитанца Нипсия; они везли осажденным хлеб и деньги. Дано было сражение на море; сиракузяне одержали победу и отняли четыре корабля у неприятелей. Исполняясь высокомерия, они в радости своей предались питью и неистовым забавам и по причине безначалия забыли все полезные меры; думая, что обладают уже крепостью, они лишились и города. Нипсий заметил, что все жители обуяны безумием, что до глубокой ночи предавались пьянству и занимались игрою на флейтах; что полководцы сами участвовали в сих празднествах и не смели употребить принуждения против людей пьянствующих, он воспользовался временем лучшим образом и сделал к стене приступ. Он завладел стеною, разрушил ее и впустил в город варваров, приказав им поступить с теми, кто попадется, как они хотят и как могут. Вскоре сиракузяне почувствовали беду; будучи в смятении и изумлении, они поднимались навстречу врагу медленно и с трудом. Они терпели все ужасы, каким подвергается город, побежденный неприятелем: мужчин умерщвляли, детей и женщин, издававших жалобные вопли, увлекали в крепость; стены разрушали. Полководцы были в отчаянии; они не могли использавать граждан против неприятелей, которые во всех частях города были перемешаны с ними.
Таково было положение города; опасность грозила уже и Ахрадине. Вся надежда жителей опиралась на одного человека; все о нем думали; никто не смел назвать; они стыдились своего безрассудства и неблагодарности к Диону. Наконец необходимость превозмогла; союзники и всадники одним голосом вскрикнули: призвать Диона и вызвать пелопоннесцев из Леонтин. Как скоро они осмелились сие произнести, то сиракузяне издавали восклицание, проливали радостные слезы, они молились богам, чтобы Дион явился, желали его лицезрения, вспоминали о мужестве и решимости его в опасных случаях; говорили, как сам был неустрашим, как другим придавал бодрости и заставлял их без страха вступать в бой с неприятелями. Они послали к нему немедленно из числа союзников Архонида и Телесида, из числа конных – Гелланика и еще четверых. Они пробежали дорогу верхом, скача во весь опор, и прибыли в Леонтины уже около вечера. Соскочив с лошадей, они пали к ногам Диона в слезах и рассказали ему несчастье, постигшее сиракузян. Между тем стекались к нему жители Леонтин и пелопоннесские воины, подозревая по поспешности и по просьбам гонцов, что в Сиракузах случилось что-нибудь новое. Дион тотчас привел их в Собрание; все собирались с великим усердием. Тогда Архонид и Гелланик предстали, возвестили в коротких словах великость своих бедствий и просили иноземных воинов защитить сиракузян, забыть зло, от них претерпленное, ибо они наказаны более того, что желали даже те, кто был оскорблен.
