Они перестали говорить, и все Собрание пребывало в молчании. Дион встал и начал говорить; но слова его прерываемы были обильными слезами его. Иностранные воины, принимая участие в его печали, ободряли его и просили не унывать. Дион, придя несколько в себя, говорил им следующее: «Пелопоннесские воины и вы, союзники! Я собрал вас сюда, дабы посоветоваться с вами о вас самих, ибо мне неприлично рассуждать долее о себе самом в то время, когда Сиракузы погибают. Если я не буду в состоянии спасти их, то я пойду и погребу себя среди пожара и разрушения отечества моего. Но вы, если еще желаете ныне помочь нам, безрассуднейшим и несчастнейшим, то восстановите упадший город Сиракузы; он ваше творение! А если по справедливому неудовольствию на сиракузян вы предаете их участи своей, то молю богов, да получите достойное воздаяние за прежнее мужество ваше и усердие ко мне! Воспоминайте, однако, что Дион тогда не оставил вас, когда вы были оскорблены, и ныне не оставляет своих граждан в несчастном их положении». Он продолжал еще говорить, как воины поднялись с восклицанием и просили, чтобы он повел их поспешно в Сиракузы. Посланники сиракузские обняли и целовали его, моля богов да изольют на Диона и на воинов его всякое благополучие. Как скоро все успокоились, то Дион дал приказание приготовиться немедленно к походу и, отужинав, собраться на том же месте с оружием: он решился идти ночью на помощь к сиракузянам.
Между тем в Сиракузах Дионисиевы военачальники, в продолжение дня причинивши городу великое зло, с наступлением ночи удалились в крепость, потеряв немного людей. По этой причине сиракузские демагоги, ободрившись и надеясь, что неприятели после того, что над ним совершили, останутся в покое, советовали вновь гражданам отказать Диону; если он придет с иноземными воинами, то не принимать его; не уступать иностранцам, как лучшим себя, чести своей, но спасать город и свободу самим. Итак, сиракузяне опять послали к Диону. Полководцы запрещали ему продолжать свой путь; всадники и известнейшие граждане побуждали его идти поспешнее. Эти вести заставили Диона приближаться к городу медленно и спокойно.
С наступлением ночи неприятели Диона заняли ворота, дабы запретить ему войти в город. Но Нипсий выпустил опять из крепости наемных воинов, которые уже были многочисленнее и одушевлены большей бодростью; он срыл остальную часть стены, пробежал город и грабил его; уже воины Дионисия убивали не только мужчин, но женщин и детей; они занимались мало грабежом, а более обратились к убийству, ибо Дионисий, потеряв всю надежду и крайне возненавидя сиракузян, хотел некоторым образом погрести под развалинами города упадающее свое могущество. Для предупреждения помощи, оказываемой городу Дионом, они употребили самое быстрое и деятельное к разрушению и погибели средство – огонь. В ближайшие места они подкладывали факелы и свечи; в дальние пускали из луков каленые стрелы. Из сиракузян одни бегали и были уловляемы и умерщвляемы на улицах; другие, входя в домы, были вскоре понуждаемы выходить из них по причине огня, ибо многие дома горели и валились на тех, кто бегал туда и сюда.
Это несчастье заставило всех согласиться и отворить ворота Диону. Получив прежде известие, уже неприятели заперлись в крепости, Дион продолжал свой путь медленно. Солнце было уже высоко, как попались ему навстречу всадники, которые объявили ему о вторичном взятии города; за ними предстали некоторые из его противников, которые просили его спешить. При усилившихся бедствиях города Гераклид сам послал к нему своего брата, потом Феодора, дядю своего, с прошением, чтобы он помог городу, что никто уже не сопротивляется неприятелям, что он сам ранен, и город находится в опасности вскоре быть разрушенным и сожженным.
Дион находился в шестидесяти стадиях от городских ворот, когда получил эти известия. Он объявил воинам об опасности, которая грозила Сиракузам, велел им ускорить своим походом и уже вел их не шагом, но бегом, между тем как вестники один за другим приходили к нему и просили поспешать. Пользуясь чрезвычайным усердием и быстротой войска, Дион вступил в так называемый Гекатомпед. Сперва пустил на неприятелей легкое войско, дабы сиракузяне, видя их, ободрились, а сам устраивал пехоту и тех граждан, которые к нему стекались, составлял из них прямоугольники и назначал им предводителей, дабы, нападая с разных сторон в одно время, навести тем больший ужас.
Устроивши войско, он принес богам моления и повел его через город на неприятелей. Сиракузяне шумели, радовались, издавали радостные восклицания, смешанные с молениями богам; Диона называли спасителем и богом, а воинов его братьями и согражданами. В таких обстоятельствах не было ни одного человека, столь любящего себя и жизнь свою, который бы не показывал, что он более беспокоился об одном Дионе, нежели обо всех других, ибо Дион первый ввергался в опасности сквозь огонь и кровь, по телам мертвым, лежащим на площади. Неприятели были страшны и в крайнем ожесточении; они выстроились близ ограды, к которой трудно было приблизиться. Более всего приводил в смятение воинов Диона и затруднял шествие их огонь, распространившийся в домах и освещавший их со всех сторон. Они ступали на дымящиеся развалины, проходили с опасностью жизни под падающими великими обломками зданий и шли вперед сквозь дым, смешанный с густой пылью, и между тем старались быть всегда вместе и не разрывать строя. Наконец, они сошлись с неприятелем; теснота и неровность места принудили их сражаться малым числом. Крик и усердие сиракузян укрепляли их; они вытеснили Нипсия; большая часть воинов его спаслась бегством в крепость, который был не в дальнем оттуда расстоянии; оставшиеся вне крепости и рассеявшиеся были преследуемы и уловляемы воинами Диона. Положение города не позволяло тогда гражданам радоваться победе, предаваться радости и изъявлять Диону благодарность, приличную такому подвигу; они обратились к домам своим и в продолжение целой ночи с трудом успели потушить пожар.
С наступлением дня никто из демагогов не остался в городе; они произнесли сами себе приговор и убежали. Гераклид и Феодот пришли к Диону и предали ему себя; они признавали себя виновными и просили Диона, чтобы он с ними поступил великодушнее, нежели как они с ним поступили; говорили, что Диону как человеку, украшенному всеми добродетелями в высочайшей степени, прилично было показать себя обладателем своего гнева пред теми, кто явил себя против него неблагодарными, и кто ныне, признавая себя побежденным его добродетелью, уступает ему то, что прежде оспаривали. Таковы были речи Гераклида. Друзья Диона советовали ему не щадить сих злых и завистливых людей, но выдать Гераклида воинам и изгнать из города обольстителей народа – заразу, столь же пагубную, как и самая тиранния. Дион старался успокоить их и говорил им, что другие полководцы более всего упражняются в оружиях и войне; но что касается до него, то он в Академии учился долгое время обуздывать свой гнев, укрощать зависть и упорство; что свойства эти обнаруживаются благосклонностью не к одним друзьям своим и добрым людям, а тогда, когда кто, будучи обижен, забывает оскорбления и поступает милостиво с теми, кто перед ним проступился; что он желает доказать, что превосходит Гераклида не столько могуществом и благоразумием, сколько добротою и справедливостью, ибо в этом состоит истинное превосходство, что хотя бы никто из людей не оспаривал славы военных подвигов, однако счастье всегда их себе присваивает; что если Гераклид неверен и злобен по зависти к нему, то и он не должен равномерно из гнева помрачать свою добродетель, ибо хотя мщение признано законами справедливее обиды, прежде нанесенной, однако по природе и то и другое есть произведение слабости; что сколь ни жестока и упряма злоба, однако свирепость ее простирается не до того, чтобы человек не переменился, побежденный оказанными ему многократно благодеяниями.
