Он уже намеревался ехать в Азию, как получил известие о случившейся в Риме перемене. Сенат усилил молодого Цезаря для изгнания Антония. Как же скоро Цезарь изгнал его из Италии, то был уже сам страшен сенату, просил себе консульства вопреки закона и содержал многочисленное войско, в котором республика не имела никакой нужды. Видя, что это неприятно было сенату и что он обращал взоры свои на Брута, назначив и утвердив за ним провинции*, Цезарь был приведен в страх. Он послал к Антонию и предложил ему свою дружбу, окружил войсками город и получил консульство. Он еще не был в юношеских летах; ему было не более двадцати лет, как сам говорит в записках своих. Немедленно он подал в суд жалобу на Брута и его товарищей в убийстве без суда мужа, украшенного первейшими достоинствами. Он назначил доносчиками на Брута Луция Корнифиция, а на Кассия – Марка Агриппу. Брут и Кассий были осуждены за неявку в суд, ибо судьи были принуждены подавать против них свои голоса. Говорят, что когда глашатай с трибуны призывал Брута по обыкновению к суду, то народ вздохнул явно; лучшие граждане, поникнув головами, стояли в безмолвии; Публий Силиций не скрыл своих слез – за эту вину вскоре после того был он причислен к проскриптам и лишен жизни. После того Цезарь, Антоний и Лепид, примирившись, разделили между собою провинции. Они назначили к проскрипции и умертвили двести человек – в числе их был и Цицерон.
Когда об этом возвещено было Бруту в Македонии, то был он принужден писать Гортензию об умерщвлении Гая Антония, мстя тем за Брута Альбина* и Цицерона, из которых один был его другом, другой родственником. Впоследствии Антоний, поймав в Филиппах Гортензия, умертвил его над гробом брата своего. Впрочем, уверяют, что Брут более стыдился вины, за которую умерщвлен Цицерон, нежели соболезновал о его участи. Он жаловался на бывших в Риме приятелей своих, представляя им, что если рабствуют, то в том виновны более они сами, нежели властелин их; что они терпят видеть своими глазами то, что и слышать долженствовало быть для них несносным.
Он переправился в Азию с войском, уже сильным, и собирал морскую силу в Вифинии и Кизике. Он посещал города, водворял в них устройство, занимался делами тамошних владельцев. Он призывал Кассия в Сирию из Египта, напоминая ему, что они скитаются для собирания войск, которыми бы могли низложить тираннов и освободить отечество, а не приобретения себе власти: и так надлежало бы им помнить цель свою и всегда на нее смотреть, не удаляться от Италии, но туда спешить и помогать гражданам. Кассий послушался и шел к нему; Брут выступил ему навстречу. Они сошлись в Смирне, в первый раз после того, как расстались в Пирее и отправились один в Сирию*, другой в Македонию. Они были весьма довольны и одушевлены бодростью, полагаясь на бывшие у каждого из них силы. Они вышли из Италии в виде самых презренных изгнанников, без денег, без оружия, без единого военного корабля, без одного воина, не имея на своей стороне ни одного города, а по прошествии весьма малого времени они сошлись с кораблями, с пехотой, с конницей, с деньгами, имея силы, достойные того, чтобы вести войну за верховную власть в Риме.
Кассий хотел оказывать Бруту и получать от него равные почести, но Брут большей частью предупреждал его и сам приходил к Кассию, который был старше его летами и по своему сложению не мог переносить труды наравне с Брутом. Касательно их было такое мнение, что Кассий был искусен в военном деле, но жесток в гневе своем и более управлял страхом, а в кругу знакомых своих предавался веселью и шуткам. О Бруте же говорят, что он за свою добродетель был любим войском, обожаем друзьями, уважаем отличнейшими людьми, что не был ненавидим и неприятелями. Он был несравненной кротости; имел душу возвышенную, не был обладаем ни гневом, ни наслаждениями, ни любостяжанием; был тверд и непреклонен в том, что почитал похвальным и справедливым; уверенность на справедливость намерений его более всего способствовала к умножению славы его и благосклонности к нему. Римляне не были твердо уверены, что и Помпей Великий, низвергнув Цезаря, возвратил законам силу их; напротив того, они полагали, что он предоставит себе верховную власть и будет утешать народ именем консульства и диктаторства или какой-либо другой кратчайшей властью. О Кассии же, который был человек пылкий и стремительный и во многих случаях преступал пределы справедливости для своих выгод, римляне полагали, что он воевал, странствовал и подвергался опасностям не столько для возвращения гражданам вольности, сколько для приобретения владычества. Еще прежде их люди вроде Цинны, Мария и Карбона, поставя отечество добычей и наградой за победу, почти явно воевали для получения верховной власти. Но Брута и самые его неприятели не упрекали в сем намерении. Антоний, как многие слышали, говорил, что, по его мнению, один Брут напал на Цезаря, привлеченный видимым блеском этого поступка и мыслию, что оный похвален, а другие посягнули на жизнь этого мужа из ненависти и зависти к нему. Из всего того, что Брут пишет, видно, что он более полагался на свою добродетель, нежели на силу. Аттику писал он почти перед приближением опасности, что положение его есть самое счастливое, ибо одержавши победу – освободит народ римский, а умирая – избавится от рабства, что хотя впрочем все их дела были в твердом и безопасном положении, не известно лишь то, будут ли жить или умирать со свободою. Об Антонии Брут говорил, что он получил достойное наказание за свое безрассудство, ибо он дал себя в придачу Октавию, когда мог быть сопричастен к Брутам, Кассиям и Катонам; и если он теперь не будет побеждать вместе с Октавием, то вскоре должен будет с ним же сразиться. Он весьма хорошо предсказывал будущее.
Брут издержал свои деньги на снаряжение многочисленного флота, который мог обладать всем внутренним морем; находясь в Смирне, просил у Кассия часть денег, которых он собрал великое множество. Друзья Кассия не допускали его давать денег Бруту; они говорили ему: «Несправедливо, чтобы Брут брал у тебя и расточал на приобретение благосклонности войска те деньги, которые ты хранишь бережливо и собираешь, возбуждая против себя зависть». Несмотря на то, Кассий дал ему третью часть денег своих.
Они опять разлучились для исполнения своих предначертаний. Кассий взял Родос и поступил с жителями жестоко, хотя отвечал тем, которые при вступлении называли его царем и государем: «Я не царь и не государь, но убийца и наказатель того, кто был царем и государем». Брут требовал от ликийцев денег и войска. Но как демагог Навкрат убедил города отстать от него и занять несколько холмов, дабы препятствовать ему идти далее, то Брут послал на них конницу в то время, когда они обедали, и истребил шестьсот человек; потом занимал крепости и малые города и отпускал всех без выкупа, желая привязать к себе народ благосклонностью. Но ликийцы оказывали большое упрямство: они изъявляли досаду за вред, от него претерпеваемый, и презирали его кротость и снисхождение. Наконец он загнал в Ксанф храбрейших из них и осаждал город.
Осажденные пытались бежать, ныряя в реку, которая протекала подле города, но попали в сети, брошенные во всю длину на дно. На краях их были привешены колокольчики, которые давали знать о том, который попадался в сети. В одну ночь ксанфийцы сделали вылазку на римские машины и бросили в них огонь. Римляне принудили их запереться в своих стенах. Между тем сильный ветер гнал к стенам пламя, которое распространилось на ближайшие дома. Брут, боясь, чтобы город не был разрушен, велел помогать ему и гасить огонь.
