Призрак исчез, Брут позвал к себе своих служителей. Никто из них ничего не видел и не слышал никакого голоса. Брут бодрствовал остаток ночи и на рассвете дня пришел к Кассию и рассказал ему виденное. Кассий, который был последователь эпикурейского учения и имел привычку спорить с Брутом касательно сих предметов, сказал ему: «По нашему учению, Брут, мы полагаем, что не все в самом деле чувствуем и видим, что нам кажется чувствовать и видеть. Чувства неверны и обманчивы, а ум еще скорее может их двигать и без всякой причины превращать во всякие виды, ибо воображение подобно воску: душа человеческая, будучи в одно время и образуемая и образующая, имеет способность сама себя легко превращать и образовывать в разные виды. Это явствует из бывающих во сне перемен и сновидений, производимых при малейшей причине воображением, которое возбуждает различные впечатления и мечтания. Душа имеет от природы способность всегда двигаться. Движение ее есть мечтание и мысль. Твое тело, утомленное трудами, приводит душу в беспокойство и смущение. Впрочем, нет никакой верности, чтобы существовали духи и гении, а хотя бы и были, то они не имеют ни вида человеческого, ни голоса или силы, которые бы простирались на нас. Я бы весьма желал, чтобы мы могли полагаться не только на множество пехоты, конницы и кораблей, но и на вспоможение богов, будучи поборниками священнейшего и похвальнейшего дела». Этими словами Кассий успокоил Брута.
При выступлении воинов на корабли два орла опустились сверху вместе на первые знамена и провожали их, принимая пищу от воинов, пока не достигли Филиппов. Здесь, за день до сражения, они улетели.
Народы, через которые войско шло, были покорены прежде Брутом. Если еще оставался непокоренным какой-либо город или властитель, Брут и Кассий принуждали его покоряться и завладели страною до моря. При острове Фасосе Норбан* с войском занимал узкие проходы и места при Симболе. Брут и Кассий обошли его, принудили отступить и оставить позицию. Едва они не завладели всею его силою – ибо Цезарь по причине болезни оставался позади; но Антоний поспешил к нему на помощь с такой удивительной скоростью, что Брут едва тому мог поверить. Цезарь прибыл туда по прошествии десяти дней. Он расположился станом близ Брута, а Антоний – близ Кассия. Между ними простиралась равнина, которую римляне называют «Филиппийские поля» (campi Philippi).
Римские силы, в это время сходящиеся одни против других, были самые многочисленные. Числом своим войско Брута немногим уступало войску Цезаря; но оно возбуждало удивление блеском и красотою своих оружий. Большая часть их были из золота и серебра, обильно употребленного. Хотя во всех других случаях Брут приучал своих подчиненных военачальников к умеренности и простоте, однако он думал, что драгоценные вещи, находящиеся на теле воинов, возвышают дух честолюбивых людей и умножают храбрость корыстолюбивых, ибо они будут защищать оружие как свою собственность.
Цезарь, принесши на валу жертву очищения, раздал воинам немного пшена и по пяти драхм на жертвоприношение. Но Брут, как будто бы для изобличения недостатка или скупости противников, во-первых, по обыкновению очистил войско на открытом поле; потом раздал по ротам множество жертв и каждому воину по пятидесяти драхм. Брут и Кассий превосходили противников своих тем, что воины любили их и были к ним привержены. При самом очищении случилось знамение, которое показалось Кассию неблагоприятным: ликтор подал ему венок верхом вниз. Говорят, что прежде этого на каких-то играх и торжествах упала на землю несомая золотая статуя Победы, принадлежавшая Кассию, ибо несший ее споткнулся. Сверх того, в стане показывались ежедневно многие плотоядные птицы; рои пчел собирались внутри вала на одном месте. Прорицатели отделили его от стана, стараясь избавить Кассия от суеверия, которое неприметно отводило его от эпикурейского учения, а воинами совершенно уже овладело. По этой причине Кассий не имел охоты немедленно решить дело сражением; он хотел длить войною время, будучи сильнее деньгами, но количеством оружий и воинов уступая противникам. Брут, напротив того, еще прежде хотел решить дело скорее, либо возвратить отечеству свободу, либо избавить от бедствия народы, обремененные налогами, походами и другими беспокойствами, а теперь конница его в разных стычках отличалась и одерживала верх, что внушало бодрость. Переход некоторых воинов к неприятелю и подозрение, что многие последуют их примеру, заставили многих друзей Кассия в совете принять сторону Брута. Ателлий, один из приятелей последнего, противился тому и советовал дождаться зимы. Когда Брут спросил его, почему он думает, что по прошествии года будет ему лучше, то Ателлий отвечал: «Если ни чем другим, то хоть, по крайней мере, я подольше проживу». Эти слова были неприятны Кассию и всем причинили неудовольствие. Однако решено было дать сражение на другой день.
Брут был одушевлен надеждами; за ужином занялся философскими рассуждениями и лег отдохнуть. Касательно Кассия Мессала* говорит, что он ужинал у себя с немногими приятелями, был задумчив и молчалив, хотя по природе не был таков. После ужина он сжал крепко Мессале руку, как обыкновенно делал для изъявления дружбы своей, и сказал ему по-гречески: «Мессала! Будь мне свидетелем, что меня, как и Помпея Великого, принуждали одним сражением решить участь отечества. Дух во мне бодр, взирая на судьбу, которой несправедливо было бы не доверять, хотя бы советы наши были неосновательны». Эти были последние слова, которые Кассий сказал Мессале, как тот свидетельствует; потом он обнял его. Еще раньше пригласил Мессала на другой день, в который было его рождение, к себе на ужин.
На рассвете дня выставлен был в станах Брута и Кассия красный плащ как знак будущего сражения. Брут и Кассий сошлись в середине своих войск. Кассий сказал: «Брут! Даст бог, да одержим мы победу и да проведем вместе в благополучии остальное время жизни; но поскольку важнейшие из человеческих деяний суть самые неизвестные, и сражение может решиться не так, как мы надеемся, и, следственно, нелегко будет нам друг с другом видеться, то скажи мне, что ты думаешь о бегстве и кончине своей?» Брут отвечал: «Кассий! Будучи молод и неопытен, выговорил, не знаю как, великое слово в философии: я винил Катона за то, что он умертвил сам себя, почитая делом незаконным и неприличным добродетельному мужу бежать от своей судьбы, не принимать со спокойным духом того, что с нами случится. Теперь в настоящем положении я переменил мысли. Если богу не угодно венчать успехами дело наше, то я не имею нужды попытать в другой раз счастье и делать новые приготовления: я освобожу себя от бед и буду благодарить счастье, ибо, принесши в идах марта в жертву отечеству жизнь свою, я провел после того другую жизнь, свободную и славную». При этих словах Кассий улыбнулся; он обнял Брута и сказал ему: «Одушевленные сими мыслями, мы пойдем на неприятелей и либо победим их, либо не будем их бояться, если они нас победят».
После того начали они рассуждать об устройстве войска в виду приятелей. Брут просил предводительства правого крыла, которым, по мнению всех, более приличествовало управлять Кассию по причине его лет и опытности. Несмотря на то, Кассий уступил его Бруту и велел Мессале с отборнейшим легионом построиться в правом крыле. Брут вывел немедленно конницу в великолепном вооружении; пехота сделала нападение не с меньшей быстротою.
