Вскоре по кончине Дария царь уехал в Пасаргады, где персидским жрецам надлежало совершить над ним царские обряды. Там стоит храм богини войны, которую можно бы уподобить Афине. Тот, над которым совершаются обряды, вступает в храм, слагает свою одежду и надевает ту, которую носил древний Кир, прежде нежели соделался царем; затем он ест меру сухой смоквы, заедает фисташками и выпивает чашу кислого молока. Совершаются ли и другие обряды, того неизвестно. Между тем как Артаксеркс приготовлялся к совершению этих обрядов, приходит к нему Тиссаферн, ведя с собою одного из жрецов, который имел надзор над образованием Кира по установленным правилам и научил его мудрости магов. Казалось, ему более, нежели какому-либо другому персу, долженствовало быть прискорбно, что Кир не сделался царем. По этой причине донос его на Кира показался достоверным. Он донес, что Кир имел намерение спрятаться в храме и в ту минуту, в которую царь снимал одежду, напасть на него и умертвить. Одни говорят, что Кир был схвачен по этому доносу; другие – что он в самом деле находился в храме и был выдан жрецом, который его скрывал. Уже определена была ему смерть; Парисатида, держа его в своих объятиях, обвила его своими волосами, прижала шею его к своей и рыданием и молениями избавила от смерти Кира, который вновь был отправлен к приморским областям. Впрочем, Киру не нравилось сие начальство. Он не столько помнил прощение, ему оказанное, сколько задержание, которому его подвергли, и в ярости своей более, чем прежде горел желанием получить царство.
Некоторые говорят, что он возмутился против царя за то, что не получал от него на стол достаточного количества денег. Кто это говорит, тот представляет Кира слишком простым. Ведь помимо всего прочего за ним стояла мать, которая позволяла ему брать и издерживать столько, сколько хотел, из ее доходов. Богатство его доказывается множеством наемного войска, которое он содержал посредством своих друзей в разных местах, как пишет о том Ксенофонт. Он собрал воинов не в одном месте: скрывая еще свои приготовления, под разными предлогами имел в разных местах людей, которые набирали воинов. Между тем Парисатида старалась уничтожить подозрения Артаксеркса; сам Кир писал ему с покорностью: то просил у него пособий, то доносил взаимно на Тиссаферна, притворяясь, что имел к нему ревность и был с ним в раздоре.
В свойствах царя была некоторая медлительность, которую некоторые почитали снисходительностью. В самом деле, сначала казалось, что он подражал кротости и милосердию соименного ему Артаксеркса: он был благосклонен и доступен к тем, кто хотел его видеть; воздаваемые им почести и дары превосходили заслуги, а от наказаний он отнял бесчестие и посрамление. Он оказывал благосклонность и снисхождение, принимая дары с таким же удовольствием, с каким оные ему приносили, или с каким их принимали, когда он их давал. Не было столь малого дара, которого бы он не принял охотно. Некто, по имени Омис, принес ему необыкновенной величины гранат. Артаксеркс принял его и сказал: «Клянусь Митрой! Когда бы этому человеку поручили малый город, то он вскоре сделал бы и его великим!»
Во время одного путешествия жители приносили ему разные дары, какие кто мог. Один земледелец, не найдя вскорости ничего, побежал к реке, черпнул руками воды и принес ее Артаксерксу. Царь был столько доволен, что послал ему золотую чашу и тысячу дариков. Когда лаконец Евклид говорил ему с великой дерзостью, то Артаксеркс велел тысяченачальнику сказать ему: «Тебе можно говорить царю то, что хочешь, а ему и говорить и делать». Некогда на охоте Тирибаз показал Артаксерксу, что его кандий* был разодран. Артаксеркс спросил его, что же теперь делать. «Государь, – сказал Тирибаз, – ты надень другой кандий, а этот отдай мне». Артаксеркс исполнил его желание, но при этом сказал: «Я тебе даю, Тирибаз, этот кандий, но запрещаю его носить». Тирибаз, однако, не уважив запрещения, – он был человек не дурной, но легкомысленный и ветреный – надел тотчас кандий и наложил на себя золотые вокруг шеи украшения, какие носят царские жены. Все на это негодовали – ибо это не было запрещено; но царь засмеялся и сказал Тирибазу: «Позволяю тебе носить золотые уборы, как женщине, а кандий – как сумасшедшему».
В трапезе царя персидского никто не имел участия, кроме матери его и супруги, из которых одна сидела выше, другая ниже его. Артаксеркс призывал к столу Остана и Оксатра, которые были моложе его. Колесница царицы Статиры была для персов приятнейшим зрелищем. Она была всегда без занавесок. Царица позволяла женщинам простого состояния подходить к ней и приветствовать ее. По этой причине царица была весьма любима народом.
При всем том некоторые беспокойные и перемену любящие люди думали, что управление требует Кира, человека с великими дарованиями, отличного воина, любящего своих друзей, и что обширность владения имели нужду в царе с духом великим и жадным к славе. Итак, Кир, полагаясь столько же на тех, кто был в верхних областях, как и на тех, кто его окружал, решился начать войну. Он писал лакедемонянам, чтобы они ему помогли и прислали к нему людей, обещаясь дать тому, кто придет пеший – коня, кто приедет верхом – колесницу с парою, имеющим села даст города, и что жалованье ратникам будет выдаваемо не числом, но мерою. Говоря о себе с великим хвастовством, он уверял, что имел сердце больше брата своего, что был ученее его и лучше знал учение магов; что более его пил и выносил вина; и что его брат от малодушия и неги ни на охоте не сидит на коне, ни в сражениях на колеснице. Лакедемоняне послали Клеарху скиталу с приказанием повиноваться во всем Киру*.
Кир двинулся на царя с многочисленной варварской силою и с греческим наемным войском, состоявшим без малого из тринадцати тысяч. Он находил разные предлоги к сокрытию своего похода; однако не долго скрывался. Тиссаферн прибыл к царю с известием о его походе. При царском дворе господствовало великое беспокойство; вся вина войны падала на Парисатиду; приятели ее были подозреваемы и обвиняемы. Более всего досаждала Парисатиде Статира, которая в горести своей кричала: «Где данные уверения? Где просьбы мои? Ибо ты избавила того, кто злоумышлял на жизнь своего брата, и тем ты погрузила нас в войну и в жестокие бедствия!» С того времени Парисатида, ненавидя Статиру и будучи от природы злобная и жестокая во гневе и злопамятстве, искала случая ее умертвить. Динон пишет, что злоумышление свое она совершила во время войны; Ктесий говорит, что после. Невероятно, чтобы последний не знал времени, будучи очевидным свидетелем дела; он и не имел причины добровольно переменить время, в котором случилось рассказываемое им происшествие, хотя, впрочем, его повесть часто бывает неверная, отклоняясь от истины к баснословному и драматическому; но что касается до этого происшествия, то оно, конечно, случилось в то время, в которое Ктесий полагает его.
Кир, продолжая путь далее, получил известие, что царь не был намерен тотчас дать ему сражение и не спешил с ним сойтись; что он оставался в Персиде, пока туда не соберутся к нему все войска. Он вырыл ров в ширину десять сажень и столько же в глубину на пространстве четырехсот стадиев; но при всем том дал время Киру перейти его и быть не в дальнем расстоянии от Вавилона. Тирибаз, как говорят, прежде всех осмелился сказать, что не надлежало убегать сражения, уступать Мидию и Вавилон и самую Сузу и удаляться в Персиду, имея силу многочисленнее неприятельской и великое число сатрапов и полководцев, которое могли лучше Кировых и сражаться и подавать советы.
