Впрочем в Филиппе, кажется, произошла великая и странная перемена: из царя кроткого и юноши целомудренного сделался он мужем невоздержанным и тиранном жесточайшим. Но, может быть, это не есть перемена свойства, но в свободное время обнаружение злобы, долго скрывавшейся из страха. То, что страх и уважение к Арату были чувствами, внушенными ему при самом воспитании, доказал он самыми поступками своими к нему. Имея желание умертвить его и думая, что пока Арат будет в живых, то он не может быть свободным, а еще менее царем или тиранном, он не употребил никакой насильственной меры, но велел Тавриону, одному из своих полководцев и друзей, прекратить жизнь его самым неприметным образом, лучше всего действием яда и во время его отсутствия. Таврион завел знакомство с Аратом и дал ему яд, не сильный и не скородействующий, но производящий сперва легкий жар и несильный кашель и медленно превращающийся в чахотку. Арат скоро познал, что он был отравлен, но так как не было никакой пользы обнаруживать это, то переносил свое состояние с кротостью и молчанием, как обыкновенную болезнь. Только однажды, будучи в своей комнате и харкнув кровью в присутствии одного из друзей своих, когда тот увидел это и удивился, то Арат сказал ему: «Вот, Кефалон, это есть плоды царской дружбы!»
Он умер в Эгии, будучи в семнадцатый раз полководцем. Ахейцы желали похоронить его в этом городе и воздвигнуть ему памятники, приличные его деяниям, но сикионяне почитали несчастием, что тело его не будет погребено у них. Они убедили ахейцев позволить им взять его. Так как по древнему закону не было позволено никого хоронить внутри города, а закон сей был сопряжен с великим суеверием, то послали в Дельфы вопросить о том пифию, которая дала следующий ответ: «Сикион! Ты хочешь быть гробом Арата, могущественного мужа, усопшего во дни священного торжества. Знай, что оскорбление, оказываемое его праху, есть нечестие против земли, неба, моря».
Ахейцы были весьма довольны, получив это прорицание, сикионяне в особенности, превратив свое сетование в торжество, подняли в Эгии мертвое тело и с венками на голове, с белыми одеждами, понесли его в свой город среди пеанов и ликований. Они избрали место возвышенное и похоронили Арата, как основателя и благодетеля их города. Место и поныне зовется Аратием. Жители приносят ему две жертвы: одну в тот день, в который он освободил город от тираннии в пятое число месяца десия, по афинскому счислению – анфестериона. Эту жертву называют жертвой Избавительною. Другую совершают в день его рождения. Первую жертву совершал служитель Зевса Избавителя, вторую – жрец Арата, имея головную повязку, не всю белую, но с пурпуровыми пятнами; песни при звуке кифары воспеваемы были дионисиевыми искусниками; гимнасиарх сопровождал торжество, предводительствуя детьми и отроками; за ними следовал Совет с венками на голове и кто хотел из других граждан. И поныне жители хранят некоторые следы этого торжества и почитают те дни священными. Большая часть установленных почестей истреблены временем и обстоятельствами.
Таков был и так жил старший Арат! Что касается до его сына, то Филипп, человек от природы беззаконный, наглость которого соединена была с свирепостью, употребил против него отравы не смертоносные, но приводящие в неистовство и лишающие ума, и так, что тот имел странные и буйные стремления к непристойным и пагубным делам. Хотя смерть постигла его в молодых и цветущих летах, но она не была несчастием, а освобождением от зол. Филипп за свои злодеяния получил достойное наказание от Зевса, покровителя дружбы и гостеприимства. Будучи побежден римлянами, он предал им свою участь, потерял завоеванные области, выдал все корабли свои, кроме пяти, обязался заплатить тысячу талантов; дал в залог сына своего, из снисхождения получил Македонию и земли. Умерщвлением отличнейших и благороднейших мужей он внушил всему государству своему ужас и ненависть к себе. Среди всех этих бедствий он имел то счастье, что родил сына, украшенного великими добродетелями, но завидуя ему за уважение, которое оказывали ему римляне, он умертвил его. Власть свою передал он другому сыну, Персею, который почитается не настоящим его сыном, но подкидышем, рожденным от швеи Гнафении. Этот Персей послужил украшением Эмилиева триумфа, и здесь прекратилось царское наследие Антигона, между тем как род Арата продолжается до нашего времени в Сикионе и Пеллене.
Гальба
Ификрат, полководец афинский, требовал, чтобы наемный воин любил богатства и удовольствия, дабы он сражался отчаяннее, ища средства к удовлетворению своим желаниям. Но другие полководцы хотят, чтобы войско, подобно телу, носимому на носилках, никогда не двигалось по собственному побуждению, но соображалось бы с волею полководца. По этой причине Павел Эмилий, приняв в Македонии войско, которое много болтало, любопытствовало все знать и вмешивалось во все дела полководца, дал приказание, чтобы каждый воин имел руку в готовности и меч поострее, а о других делах будет заботиться он сам. Платон, признаваясь, что хороший правитель и полководец ничего не может произвести, когда войско испорчено и не одушевлено одним духом, полагает, что добродетель повиновения, подобно добродетели царствования и управления, имеет нужду в хороших свойствах и в философском образовании, которое с великим тщанием умеряло бы пылкость и стремительность нрава кротостью и человеколюбием. Свидетельствами и доказательствами истины Платоновой мысли, что в правлении нет ничего страшнее военной силы, которая действует с необразованным и безрассудным стремлением, есть то, что случилось с римлянами после смерти Нерона.
Демад, по смерти Александра, уподоблял македонскую силу Киклопу, лишенному зрения, ибо она двигалась по разным направлениям без порядка и без рассудка. Римская держава претерпевала бедствия и потрясения, подобные титанским; будучи с разных сторон терзаема, она сражалась многократно сама с собою, не столько из-за властолюбия избираемых императоров, сколько от жадности и необузданности войска, которое одного правителя изгоняло посредством другого, как гвоздь гвоздем. Дионисий называл ферского тиранна, управлявшего десять месяцев фессалийцами и потом умерщвленного, – театральным тиранном, издеваясь над скорою превратностью его судьбы; но дом Цезарей, Палатин, в меньшее время принял в себя четырех императоров; одного вводили в оный между тем, как выводили другого, как бывает на сцене. Для страждущих при этих обстоятельствах утешением служило только лишь то, что они не имели нужды употреблять другое наказание против виновных, ибо видели их убивающих друг друга. Но всех прежде и справедливее умерщвлен тот, кто обольстил войско и научил его ждать от перемены Цезаря благ, какие он сам же обещал, и таким образом назначением награды посрамил похвальнейшее дело, ибо после этого возмущение против Нерона было не что иное, как предательство.
Нимфидий Сабин, который, как сказано, был префектом претория* вместе с Тигеллином, видя, что дела Нерона были в отчаянном положении и что он хотел убежать в Египет, убедил воинство провозгласить императором Гальбу, как бы Нерона не было в Риме и он уже убежал. Он обещал каждому из придворных и так называемых преторианцев по семи тысяч пятьсот драхм, а другим воинам, бывшим вне Рима, по тысячи двести пятьдесят – такое количество невозможно было собрать иначе, как подвергнуть род человеческий в тысячу раз большим бедствиям, нежели какие он претерпел от Нерона. Это обещание погубило в тогдашнее время Нерона, а вскоре и самого Гальбу. Одного предали в надежде получить награду; другого умертвили, не получивши никакой; наконец ища того, который бы им дал столько же, они истребили себя в междоусобиях и предательствах прежде, нежели достигнули того, чего хотели. Рассказывать подробно все обстоятельства есть долг прагматической истории; что касается до меня, я должен довольствоваться описанием достопамятнейших бедствий в делах Цезарей.
