Сульпиций Гальба, как всем известно, был богатейший из частных лиц, вступивших в дом Цезарей. Знаменитый родом своим, происходя из дома Сервиев, он гордился более всего родством своим с Катулом, человеком, который добродетелью и славою превышал своих современников, хотя добровольно уступил другим власть и силу. Гальба имел еще некоторое родство с Ливией, супругой Августа, и по ее предстательству покинул Палатин для получения консульства. Он отлично предводительствовал войсками в Германии и, будучи проконсулом в Ливии, заслужил самые высокие похвалы. Умеренность его, простота образа жизни, бережливость в издержках по достижении им императорского достоинства заставили порицать, как скупость, ту маловажную славу, которую приобрел он своим пристойным поведением и воздержанием. Он был послан правителем в Иберию Нероном, когда тот еще не научился бояться граждан в важных достоинствах. Гальба, который от природы был кроток, почитаем был сверх того осторожным и благоразумным по причине своей старости.
Между тем изверги прокураторы* с великой жестокостью и бесчеловечием разоряли провинции его. Гальба не мог им оказать помощи; но соболезнуя жителям и некоторым образом разделяя с ними обиды, претерпеваемые ими, подавал тем некоторое облегчение осуждаемым и продаваемым.
На Нерона сочинены были стихи, которые разносились и распевались повсюду. Гальба не препятствовал тому и в отличие от прокураторов не изъявлял на то негодование. Это тем более заставило жителей его любить. Они привыкли уже к нему, ибо он управлял ими около восьми лет. В это время Юний Виндекс, претор Галлии, восстал против Нерона. Говорят, что и прежде явного Виндексова возмущения Гальба получил от него письма, к которым он не имел веры. Он не доносил на него и не говорил никому, подобно другим правителям, которые посылали полученные письма Нерону, и тем, сколько от них зависело, испортили дело, в котором сами впоследствии участвовали, признаваясь, что они сделались предателями себя самих, не менее как и его. Когда же Виндекс явно предпринял войну, то писал он Гальбе и предлагал ему принять начальство и предать себя Галлии – телу сильному, но имеющему нужду в голове; что в Галлии было сто тысяч вооруженных людей и что можно было вооружить еще большее число. Гальба спрашивал совета у друзей своих. Одни советовали ему подождать до тех пор, пока увидит, какое движение и направление примет в Риме сие возмущение. Но Тит Виний, начальник легиона, сказал ему: «Ты, Гальба, что думаешь о том? Спрашивать, остаться ли нам верными Нерону, есть уже доказательство, что мы не остаемся таковыми. Нерон уже нам враг, и потому надлежит или не отвергать дружбы Виндекса, или немедленно на него донести и воевать с ним за то, что он лучше хочет, чтобы римляне имели тебя над собою начальником, нежели Нерона тиранном».
После того Гальба издал указ, в котором назначил день для освобождения тех, кто имел нужду в вольности. Молва и речи людей, распространившись еще прежде, заставили собираться великое множество людей, которые желали новых перемен. Едва Гальба показался на трибуне, то все единогласно приветствовали его императором. Но он не принял тотчас этого названия; он обвинял Нерона, оплакивал знаменитейших мужей, убиенных им, и объявил, что, посвящая свои услуги отечеству, не хочет назваться ни Цезарем, ни императором, но только полководцем сената и римского народа.
Что Виндекс поступил хорошо и разумно, призвав Гальбу к предводительству, то сие засвидетельствовал сам Нерон. Он притворялся, что презирал Виндекса и ни во что не ставил движения галлов, но, получив известие о Гальбе, опрокинул стол, за которым завтракал после купанья. Несмотря на то, когда сенат объявил Гальбу врагом отечества, то Нерон, желая шутить и показать перед друзьями своими свою неустрашимость, сказал, что он имел недурной случай к получению денег, в которых он нуждается; что когда усмирит галлов, то получит в добычу их богатство по праву войны, а что касается до имения Гальбы, то он может теперь же располагать им и продать его, ибо он объявлен уже врагом. После того он велел продавать имение Гальбы; Гальба, известившись о том, велел продавать имение Нерона в Иберии и находил больше покупщиков, нежели Нерон.
Уже многие отпадали от Нерона; все присоединились к Гальбе, только Клодий Макр в Ливии, а в Галлии Вергиний Руф, предводитель германского войска, действовали особо с различными намерениями. Клодий, по жестокости и алчности своей занявшись убиением людей и расхищением их имущества, не решался ни удержать власти, ни оставить ее. Вергиний, предводительствуя сильнейшими легионами, которые многократно провозглашали его императором и принуждали принять сие достоинство, говорил, что сам не примет верховного начальства и не позволит, чтобы оно было отдано человеку, который не будет избран сенатом. Эти обстоятельства сперва немало тревожили Гальбу; когда же войска Вергиния и Виндекса некоторым образом насильственно вовлекли в большое сражение своих полководцев – как возниц, не возмогших удержать вожжей; когда Виндекс умертвил сам себя с двадцатью тысячами падших галлов, когда распространился слух, что все жители требовали после сей великой победы, чтобы Вергиний принял верховную власть, или опять пристать к Нерону, – тогда Гальба, придя в великий страх, писал Вергинию, предлагая ему действовать совместными усилиями и сохранить римлянам и владычество и свободу. Потом он удалился с друзьями в Клунию, город иберийский, где жил несколько времени, раскаиваясь о произошедшем и желая лучше вести спокойную жизнь, к которой он привык, нежели заняться чем-нибудь полезным для своих намерений.
Как-то в начале лета под вечер прибыл из Рима некий вольноотпущенник по имени Икел, бывший семь дней в дороге. Узнав, что Гальба отдыхал один, он пошел поспешно в его покой, открыл дверь против воли служителя, вошел внутрь и возвестил Гальбе, что и при жизни Нерона, когда еще не знали, где он находился, сперва войско, потом народ и сенат провозгласили императором Гальбу, что вскоре после того обнародования была смерть Нерона; что однако он, Икел, не поверил возвестившим о том, но пришел сам к мертвому телу, увидел мертвого и потом выехал из Рима. Это известие одушевило надеждой Гальбу. Великое множество народа стеклось к дверям его дома; он внушил им бодрость; хотя скорость, с какой известие было получено, казалась невероятной. По прошествии двух дней Тит Виний прибыл с некоторыми другими из стана и принес ему постановление сената. Виний был возведен в почетный чин; отпущеннику Гальба подарил золотые перстни; он был уже называем Марцианом Икелом и был первым среди отпущенников.
В то же время в Риме Нимфидий Сабин* и не мало-помалу, и не медленно, но вдруг все дела прибрал к рукам своим, думая, что Гальба уже старый, был в таких летах, что едва имел силы быть перенесенным в Рим на носилках – ему было тогда семьдесят три года, а войска, бывшие в Риме, прежде благоприятствовавшие Нимфидию, а тогда от одного его зависящие, почитали его благодетелем своим по причине обещанного дара; Гальбу же – должником. Он велел немедленно Тигеллину, своему товарищу, сложить с себя меч, а между тем он принимал и угощал консульских и преторских мужей, употребляя еще в приглашениях имя Гальбы. В стане подучил многих говорить, что должно послать к Гальбе и просить себе навсегда начальником Нимфидия одного, без товарища. Служащие к чести его и могуществу поступки сената, который называл его «благодетелем», приходил ежедневно к его дверям и просил его предлагать и утверждать все постановления, увлекали далее его дерзость, так что в короткое время почитатели его не только ему завидовали, но и страшились его. Когда консулы назначили общественных служителей для отвезения новому императору постановлений сената и дали им за своею печатью так называемые двойные грамоты*, при показании которых правители в городах ускоряют на почтовых переменах отправление письмоносцев, то Нимфидий чрезвычайно негодовал за то, что отправили их, не взяв у него ни печати, ни воинов. Говорят, что он имел к консулам дурное намерение, но укротил свой гнев, когда они употребили перед ним оправдания и просьбы. Желая угодить народу, он не препятствовал ему убивать тех из Нероновых любимцев, которые ему попадались. Гладиатор Спикул был подложен под влачимые кумиры Нерона и умерщвлен на площади. Некоторого доносчика, по имени Апоний, они повергли на землю и взвалили на него телеги, везшие каменья; многие были растерзаны; некоторые и без всякой вины их. Эти поступки заставили Маврика, одного из лучших знаменитейших людей, сказать в сенате: «Я боюсь, что мы скоро будем жалеть о Нероне».
