Таким образом, Нимфидий, приближаясь к цели своей надежды, не отвергал слухи, что он сын Гая Цезаря, правившего после Тиберия. Гай, по-видимому, был еще очень молод, имел связь с его матерью, женщиной приятной наружности, которая была дочь одной швеи и Каллиста, вольноотпущенника Цезаря. Однако связь ее с Гаем последовала по рождении Нимфидия. Полагали, что он был сыном гладиатора Мартиана, в которого Нимфидия влюбилась по причине его славы; казалось, что он, по сходству лица, действительно принадлежал Мартиану. Не скрывая того, что он был сыном Нимфидии, он приписывал себе одному все дело низложения Нерона. Не почитая достойной себя наградой почести, ему оказываемые, и деньги, которыми располагал; не довольствуясь тем, что имел при себе Спора, Неронова любимца, которого призвал к себе еще в то время, когда тело Нерона было сжигаемо на костре, и называл Поппеей, – он простирал свои виды на наследство Римской державы. Он действовал в свою пользу, частью посредством некоторых женщин и сенаторов, которые тайно ему содействовали. Геллиана, одного из друзей своих, послал он в Иберию, дабы проведать, в каком состоянии находились дела Гальбы.
Между тем по смерти Нерона все покорялись Гальбе. Вергиний Руф* был еще в нерешительности; он причинял беспокойства Гальбе, который боялся, что Вергиний, предводительствовавший сильным войском, одержав при том победу над Виндексом и обладая Галлией, важной частью Римской державы в то время, которая в сих беспокойствах была склонна к возмущению, не послушался тех, кто звал его к принятию верховной власти. Никто не имел столь великого имени, ни такой славы, как Вергиний; он был деятельнейшей причиной того, что Рим освободился и от тираннии, и от войны с галлами. Однако он, пребывая тверд в своих первых предначертаниях, представлял сенату избрание императора. Несмотря на то, когда смерть Нерона была обнародована, то войско приставало опять к Вергинию, и некто из трибунов, бывших в шатре, обнажив меч, предложил ему принять верховную власть или смерть. Когда ж Фабий Валент, начальник одного легиона, сделал первый присягу Гальбе, и из Рима получены были письма касательно того, что утверждено было сенатом, то Вергиний, хоть и с великим трудом, успел убедить воинов к провозглашению императором Гальбы. Когда Гальба назначил ему преемником Флакка Гордеония, то Вергиний принял его, вручил ему военную силу и сам пошел навстречу Гальбе, который продолжал свой путь далее. При нем находился Вергиний, которому он не оказывал явно ни гнева, ни уважения. Причиной этому частью был сам Гальба, который стыдился Вергиния, частью – друзья его, особенно же Тит Виний, который, будучи побуждаем завистью, хотел удалить Вергиния, однако он не знал, что этим содействовал Вергиниеву гению-хранителю, который вывел этого мужа из браней и бед, постигших других полководцев, и довел его до безмятежной жизни и старости, исполненной мира и спокойствия.
В Нарбоне, галльском городе, встретили, приветствовали Гальбу посланники сената; они просили его явиться скорее народу, который желал его видеть. Гальба в принятии других и в обхождении был снисходителен и прост. Хотя Нимфидий послал к нему многочисленные царские приборы Нерона, служащие к угощению; однако Гальба употреблял свои собственные и был за то похваляем, ибо показывал себя человеком возвышенных чувств и не занимающимся пустой пышностью. Но вскоре Виний, доказывая ему, что эти простые и благородные поступки суть не что иное, как низкое искание народной благосклонности и хитрость того, который почитает себя недостойным ничего великого, заставил его употреблять деньги Нерона и при угощениях обнаруживать царскую пышность. Вообще, старец показывал, что он мало-помалу будет во всем покорен Винию.
Этот Виний был до последней степени и более всякого другого падок к деньгам и покорен женщинам. Будучи еще молод и находясь под начальством Кальвизия Сабина в первом походе своем, ввел ночью в стан в военном одеянии жену полководца, женщину невоздержную, и обесчестил ее в самом жилище начальника, называемом римлянами «принкипиа»*. За это преступление Гай Цезарь посадил его в оковы; по смерти этого Цезаря был он по счастью освобожден. Ужиная некогда у Клодия Цезаря украл серебряную чашу. Цезарь, узнав о том, призвал его к ужину и на другой день.
Виний пришел, и Цезарь велел служителям не приносить к нему и не ставить перед ним ничего серебряного, но все глиняное. Итак, это дело, по причине кротости Цезаря принявшее комический оборот, оказалось более достойным смеха, нежели гнева. Но то, что Виний делал за деньги, обладая Гальбой и имея великую силу, подало одним повод, а другим справедливую причину ко многим трагическим происшествиям и великим напастям.
Нимфидий, по возвращении к нему Геллиана, посланного дабы быть некоторым образом соглядатаем поступков Гальбы, слыша, что префектом двора и телохранителем назначен Корнелий Лакон и что вся власть в руках Виния; что Геллиану никогда не удалось стать близ Гальбы, ни говорить с ним наедине, ибо все его подозревали и караулили, был этим встревожен. Он собрал предводителей войска и говорил им, что Гальба – старец кроткий и добрый, но действует своим умом, что им управляет Лакон и Виний неблагоразумно. Итак, прежде нежели они получат неприметно ту власть, какую имел Тигеллин*, надлежало послать к императору от воинства посланников, которые объявят ему, что, удаливши от себя сих двух друзей своих, он будет для всех тем приятнее и вожделеннее. Эти слова не убедили воинов, им казалось странным и несовместным наставлять императора старого, как молодого человека, теперь только начинающего чувствовать свою власть, каких друзей употреблять и каких нет. Итак, Нимфидий пошел другой стезей. Он писал Гальбе и стращал его: то уверял, что в городе происходят тайные беспокойства, то – что Клодий удерживает в Ливии суда с хлебом, что германские легионы в движении, что он получил о силах сирийских и иудейских такие же известия. Но как Гальба не обращал к нему большого внимания и не верил его словам, то Нимфидий решился приступить к делу до его прибытия. Хотя Клодий Цельс из Антиохии, человек разумный, любящий его и верный ему, старался его отклонить, говоря, что, по его мнению, ни один квартал Рима не провозгласит Нимфидия императором. Однако многие смеялись его словам, и Митридат Понтийский, издеваясь над лысиной и морщинистым лицом Гальбы, говорил: «Ныне он для римлян что-нибудь значит; но как скоро покажется, то будет посрамлением тех дней, в которые носил наименование Цезаря».
После того решено было в полночь привести Нимфидия в стан и провозгласить его императором. Но первый из трибунов, Атоний Гонорат, при наступлении вечера созвал подчиненных воинов своих, бранил и себя и их за то, что в столь короткое время приняли столько намерений без всякого рассудка, без избрания лучших мер, как будто бы злым духом были водимы из предательства в предательство. «К первым поступкам нашим, – говорил он, – служат подлогом преступления Нерона. Но теперь, предавая Гальбу, можем ли мы винить его в умерщвлении матери и жены? Какой игрою на театре и представлением трагедии он срамит нас? Однако мы и Нерона не за такие поступки утерпели оставить; мы оставили его, поверив Нимфидию, что он оставил нас прежде и убежал в Египет. Не принести ли в жертву за Нероном и Гальбу? Не избрать ли в Цезари рожденного от Нимфидии, убив родственника Ливии, как убили сына Агриппины? Не лучше ли наказать Нимфидия за его злодеяния, быть мстителями Нерона и верными и добрыми хранителями Гальбы?» Эти слова трибуна заставили присоединиться к нему всех воинов, они приходили к другим и просили их утвердиться в верности к императору и убедили большую часть из них. Поднят был громкий крик; Нимфидий, поверив ли, как некоторые говорят, что воины зовут его, или спеша предупредить тех, кто колебался и шумел, вышел к ним при свете многих факелов, имея при себе в книжке речь, сочиненную Цингонием Варроном, которую он вытвердил для произнесения перед воинами. Найдя запертыми ворота стана и на стенах вооруженных воинов, он приведен был в страх; приблизившись к ним, он спрашивал, чего хотят и по какому приказанию они стоят под ружьем. Все подняли один голос, что они Гальбу признают императором. Нимфидий, идучи вперед, изъявлял также свое согласие и велел то же делать и своим провожатым. Стоявшие у ворот воины дали ему пройти с немногими – и вдруг бросили в него каменья. Удар принял Септимий своим щитом; между тем, многие неслись с обнаженными мечами. Нимфидий убежал, будучи преследуем и наконец убит в доме одного воина. Мертвое тело было повлечено на открытое место, обведено решеткой и днем выставлено напоказ всем желающим его видеть.
