— Я погиб! — прошептал мельник.
Но так как Жак Кривой был человек решительный, он схватил свое ружье и, позвав работников, сказал:
— Дети мои, если вы хотите бежать, бросьтесь в воду, переплывите Ионну и спасайтесь… Если вы хотите остаться со мною, если хотите умереть за доброе дело, возьмите ружья.
— Мы останемся, — отвечали работники. Это были сильные парни. Они вооружились каждый ружьем. Брюле приподнялся с мешков, на которых он лежал, и сказал Жаку Кривому:
— Если ты хочешь иметь доказательство, что я не изменник, дай мне также ружье, и я стану тебя защищать.
Но мы сказали уже, что Жак был упрям.
— Нет, — сказал он, — и прежде, чем они придут сюда, я прострелю тебе голову.
Брюле опять опустился на мешки, не проронив ни слова. «Тем хуже для тебя», — подумал он.
Солдаты подошли к двери мельницы. Жак Кривой загородил вход баррикадами. Офицер постучал.
— Чего вы хотите? — спросил мельник.
— Именем закона отворите!
— Извините, я потерял ключ от двери, — крикнул Жак.
Спрятавшись за ставнями окна, мельник искал Курция, чтобы послать в него пулю, но Курций в час опасности умел спрятаться; он встал в последний ряд солдат.
— Отворите! — повторил офицер.
— А вот и мой ключ! — отвечал Жак.
Он прицелился и выстрелил в офицера, тот упал. Это послужило сигналом атаки. Солдаты отвечали тем же, и ставень весь был пробит пулями, но ни одна из них не попала в Жака. Работники также выстрелили, и упали три солдата. Началось настоящее сражение.
Спрятавшись за стенами, превратив каждое окно в бойницу, Жак и его два работника стреляли метко; солдаты отвечали градом пуль. Через четверть часа они лишились двадцати человек; через две минуты пуля пробила дверь мельницы, попала в работника и убила его на месте. Жак приметил наконец Курция и прицелился в него, но Курций догадался и опустил голову. Его шляпа с перьями была пробита, голова осталась цела. Тогда раздраженные солдаты бросились на дверь и выбили ее. Жак принял их топором, но борьба была непродолжительная. Храбрец упал, проткнутый десятью штыками, и не успел осуществить угрозу, сделанную Брюле. Что касается второго работника, то пуля попала ему в сердце, и у мельницы не было более защитника. Курций ждал эту минуту, чтобы триумфально войти на мельницу. Брюле, спрятавшись в углу за мешками, был защищен от пуль.
— Да здравствует нация! — закричал Курций.
— Да здравствует нация! — повторил голос.
Это был голос Брюле.
Курций приметил его и закричал с ругательством:
— А, разбойник! И ты здесь!
— Да здравствует нация! — повторил Брюле.
Только тогда Курций приметил, что фермер был связан веревками.
— Гражданин комиссар, — сказал Брюле, — вы всегда будете иметь время расстрелять меня; но так как я не хочу быть в одно время и жертвою роялистов, которые меня поставили в это положение, и республиканских солдат, подозревающих мой патриотизм, я требую, чтобы мне позволили объясниться.
Курций был поражен этой логикой и остановил руку солдата, который собирался убить Брюле.
— Разве ты не изменник?
— Как видите, — отвечал Брюле. — Если бы я был роялистом, я не был бы связан по рукам и ногам, и вы нашли бы меня здесь с оружием в руках.
— Это правда, — сказал унтер-офицер, начальствовавший над маленьким отрядом.
— Но ведь это ты мне изменил? — спросил Курций.
— Нет.
— Однако ты был уверен, что я сумасшедший?
— Да.
— Это ты запер меня в солэйском погребе?
— Я.
— И говоришь, что ты не изменник?
— Клянусь вам.
— Когда так, постарайся объясниться.
— Это легко. С кем вы приехали в Солэй?
— С шатель-сансуарской национальной милицией и жандармами.
— Разве вам удалось подчинить себе всех этих людей?
— А! Точно! — сказал Курций, вспомнивший медленность и дерзкие возражения Жана Бернена. — Ну и что из этого следует?
— Прежде чем я объяснюсь, велите уйти всем, — продолжал Брюле.
По знаку Курция солдаты удалились и вынесли трупы Жака и двух работников.
— Вы были тогда обмануты, — сказал Брюле Курцию.
— Кем?
— Жаном Берненом, который оказался роялистом и продержал вас целую ночь только для того, чтобы дать другим время похитить генерала.
— А! — с гневом сказал Курций.
— Это истинная правда.
— Я велю его расстрелять сегодня же…
— Это ваше дело, но вы понимаете, что я должен был поддакивать им.
— Зачем?
— Чтобы вас спасти! В тюрьме не умирают.
— Но объясни мне все-таки, зачем ты мне изменил?
— Говорю вам, я вам не изменял, я вас спас…
— Почему ты связан и как очутился здесь?
— Это другая история. Роялисты услыхали два слова, которые я шепнул вчера утром Зайцу, которому я приказывал отворить вам ночью двери погреба, негодяи на нас и напали. Не знаю, что они сделали с моим сыном, а я вот здесь.
Брюле не боялся, что слова его опровергнут. Заяц убежал, а Жак Кривой — мертвый. Притом он говорил таким уверенным тоном, что убедил Курция. Чрезвычайный комиссар удостоился протянуть руку фермеру, забыв, что пленник не может ее пожать.
— Развяжите меня прежде, — сказал ему Брюле.
Курций взял нож и разрезал узы фермера. Тот встал, глубоко перевел дух и заговорил свободнее, но несколько понизив голос:
— Я думаю, что если бы мы могли понять друг друга, гражданин, мы устроили бы прекрасное дельце.
— Ты думаешь?
— Да, я вам выдам роялистов.
— Всех?
— Кроме одного. Этого я оставлю для себя.
— Но… других?..
— Через три дня не останется ни одного.
— Что ты хочешь за это?
— О! Многое.
— Но все-таки?..
— Во-первых, я хочу сто тысяч ливров.
— Это дорого.
— Как хотите, гражданин.
— Хорошо, я заставлю директоров дать тебе эту сумму. Но это все?
— Нет, я еще хочу жизнь Солероля.
Эти слова сняли пелену с глаз Курция.
— А! — сказал он. — Я теперь понимаю все: ты хотел освободиться от Солероля и изменил ему.
— Ему — да, а не вам.
— Разве ты ненавидишь Солероля?
