— Да, я отправлюсь заступиться за нашу честь.
Таким-то образом Машфер отправился в столицу, и мы видели его у Барраса.
Прошло пять дней. По просьбе Машфера казнь Солероля отсрочили. Вечером на пятый день Машфер приехал и сообщил новости:
— Курций отстранен от должности, капитан Бернье занял его место.
Брюле услыхал эти слова и прошептал:
— Отлично! Теперь Курций может спокойно поджечь лес.
LXIX
Гражданин Курций пребывал в своей палатке, чувствуя себя, как Ахилл перед битвой, с тою разницей, что он не злился на своих товарищей. Приближалась ночь. Солдаты, начальство над которыми присвоил себе гражданин Курций, расположились лагерем между городком Кламси и лесом.
Уже пять дней, находясь, по-видимому, в бездействии, этот импровизированный полководец как будто замышлял план грандиозной битвы. Дело было в том, что он ждал эстафеты, посланной в Париж. В эти пять дней он делал смотр (естественно, пешком). На шестой день Курций начал выходить из терпения. Подпоручик, посланный в Париж, не возвращался. Сердце Курция билось от печальных предчувствий. Как оценят его смелость в Париже? Осудят ли его или похвалят за то, что он осмелился встать во главе войск, лишившихся начальника? Сделается ли он министром или его навсегда отстранят? Эти два вопроса погружали Курция в беспокойство и заставляли биться его сердце. Он велел подать себе ужинать, но у него не было аппетита.
Вошел его адъютант. Гражданин Курций, сделав себя полководцем, позволил себе роскошь — иметь адъютанта. Он взял молодого капитана, которому посулил почетную саблю в награду его услуг. При виде офицера Курций вздрогнул.
— Прибыл ли подпоручик? — спросил он с живостью.
— Нет еще, генерал.
Курций глубоко вздохнул.
— Но, — продолжал адъютант, — какой-то крестьянин хочет непременно говорить с вами.
— Он сказал, как его зовут?
— Брюле.
— Позовите его, — приказал Курций.
Адъютант вышел из палатки и тотчас воротился с Брюле. Тот сделал Курцию таинственный знак. Этот знак говорил: «Мне нужно говорить с тобою наедине». Курций отослал своего адъютанта, и, когда он ушел, Брюле фамильярно сел на походную кровать, находившуюся в палатке.
— Ну, генерал, — сказал он, — ты ничего не знаешь нового?
— Ничего.
— Ты не получал известий из Парижа?
— Никаких.
— Стало быть, я знаю больше тебя.
Курций с беспокойством посмотрел на Брюле.
— Что же ты знаешь? — спросил он.
— Я знаю, что тебя отстранят от должности.
Курций вскочил и ударил кулаком по столу.
— Ты даже уже отстранен, — продолжал Брюле, — и начальство передано капитану Бернье.
Редкие волосы Курция стали дыбом.
— Только капитан Бернье узнает это завтра утром, — продолжал фермер.
— А ты как же знаешь? — спросил Курций плачущим голосом.
— Я это знаю от Машфера, приехавшего из Парижа.
Брюле рассказал, что он знает. Пот струился по лицу Курция.
— Э-э! — сказал фермер. — Ты сам виноват…
— Что ты хочешь сказать?
— К чему тебе нужно было ждать позволение Барраса, чтобы зажечь лес?
— Да, это правда.
— И если ты хочешь следовать моему совету, то можешь остаться генералом.
— Как это?
— Сожги лес поскорее. Роялисты изжарятся, и ты заслужишь от Директории похвалу.
— Ты прав! — вскричал Курций. — Я сделаю распоряжения, и в нынешнюю ночь все сгорит.
— Но не прежде, чем я подам сигнал…
— Когда же ты подашь?
— Как только дело Солероля будет кончено.
— Итак, в эту ночь?
— Я думаю.
— Ну, как только будет кончено, зажги факел наверху скалы, а мы ответим на твой сигнал.
— Надо окружить лес.
— Будь спокоен.
— Теперь, — пробормотал Брюле, — моя месть в моих руках. Графу Анри теперь от меня не уйти.
Так как Курций забыл предложить ему стакан вина, Брюле взял бутылку со стола и стал пить прямо из нее, потом щелкнул языком и сказал Курцию:
— Как жаль, что ты не можешь идти со мною!
— Для чего?
— Ты увидел бы последнюю гримасу Солероля.
После этой отвратительной шутки Брюле пожал руку Курцию и ушел. Через час Брюле пробирался через заросли к долине, на которой был расположен лагерь роялистов. Ночь была темная, но над лесом виднелся красноватый блеск. В то же время глухой, странный ропот доносился из глубины долины.
— Только бы я не опоздал! — бормотал фермер.
Он удвоил шаги. По мере того как он приближался, гул становился слышнее. Брюле дошел до подножия скал, окружавших долину, карабкаясь со скалы на скалу, дошел до возвышения, откуда мог видеть все.
Долина освещалась факелами, а посередине возвышалась гильотина, выстроенная роялистами. Ее окружали люди, вооруженные ружьями. На эшафоте стоял человек, мрачный и безмолвный, это был палач, палач безмолвный, импровизированный молодой роялист, отца, сестер, мать которого гильотинировали. Недоставало лишь одного осужденного. Брюле вскарабкался на дерево, чтобы лучше видеть. Толпа, окружавшая эшафот, была угрюма и безмолвна. При свете факелов все эти головы заволновались, как волны морские, потом толпа расступилась и пропустила осужденного. Брюле услыхал вой — это кричал Солероль, вырывавшийся из рук двух сильных мужчин, тащивших его. Молния свирепой радости сверкнула в глазах Брюле, когда он увидел, как Солероля втащили на эшафот. Солероль все ревел и не хотел идти.
— А! Ты хотел меня обесславить! — пробормотал свирепый крестьянин.
Жадные глаза его следовали за всеми отвратительными фазами этого отвратительного зрелища. Он увидел, как палач положил голову Солероля на доску и связал ему руки. Вой осужденного ласкал слух фермера мелодичнее самой нежной музыки. Брюле наслаждался мщением. Вдруг пламя факелов полыхнуло на гладкой и блестящей поверхности, словно молния блеснула. Вой Солероля затих, и Брюле услыхал рокот толпы, только что смотревшей, как пала голова. Все было кончено для бригадного начальника Солероля, все, кроме правосудия Бога.
LXX
Брюле оставил свой наблюдательный пост, он спустился с дерева и ушел, все удаляясь в скалистую и гористую часть леса. Когда он дошел до вершины небольшого холма, он остановился: с этого места он примечал вдали, в долине, на рубеже леса, разведенные огни. Это были сигналы, условленные между ним и Курцием.
