— И мы это сделаем, — сказал Машфер.
— Молчи и выслушай меня до конца! — продолжал Баррас.
— Мы слушаем.
— Завтра, если вы сохраните мне жизнь, если вы возвратите мне свободу, я сделаюсь первым лицом в Республике, и моей обязанностью будет позаботиться о ее безопасности и отыскать заговорщиков…
— Делай то, что ты называешь своей обязанностью, — сказал Машфер.
— Но, — докончил Баррас, — я дворянин, как вы мне это напомнили, и не употреблю во зло ваше великодушие. Никто не будет знать, что я был здесь, никто не узнает, что я чуть не лишился жизни, и я забуду ваши лица и ваши имена.
Судьи с сомнением переглянулись, но Машфер вскричал:
— Вы можете ему верить!
— Я прошу вас завязать мне глаза, — продолжал Баррас, — и посадить в карету, которая отвезет меня на дорогу в Гробуа.
— Этого не нужно, — сказал Каднэ, — тебе не станут завязывать глаза, гражданин директор. Мы верим твоему слову.
Баррас поклонился. Потом, обратившись к маркизе де Валансолль и Марион, сказал:
— Я должен каждой из вас жизнь человека. Рано или поздно, может быть, вы напомните это обещание.
Маркиза и Марион остались безмолвны. В последний раз обратившись ко всем этим людям, которые прежде осудили его, а потом простили, Баррас сказал:
— Господа, я знаю, что между вами есть люди, которые были осуждены заочно и которые, если попадутся в руки полиции, будут отправлены на эшафот. Но если Французская республика не может всегда прощать, то по крайней мере она может закрывать глаза. У меня будут готовы паспорта для тех, которые захотят оставить Францию.
Ответом ему была тишина.
* * *
Через несколько минут гражданин Баррас выходил с завязанными глазами из залы Бала жертв и снял свою повязку только у Шарантонской заставы. Через час он приехал в Гробуа.
Уже рассветало, но праздник директора продолжался. Исчезновение хозяина дома приметили, но имя Марион переходило из уст в уста, и женщины завидовали Марион, а мужчины — гражданину Баррасу.
Только одна особа оставалась озабочена и растревожена, но она молчала и никому не поверяла своей озабоченности и своего беспокойства. Эту особу Баррас встретил первой, возвращаясь через сад, в крытой и темной аллее.
— Поль! — сказала она, подбегая к нему.
Баррас вздрогнул и удвоил шаги.
— А! Это вы, Ланж? — сказал он.
— Это я, — отвечала молодая женщина (а женщина эта была молодая да еще и хорошенькая), — я ищу вас везде со вчерашнего вечера.
Она схватила его за руку и увлекла в луч света, отбрасываемый венецианским фонарем, висевшим на дереве. Баррас засунул большой палец правой руки за жилет и принял победоносный вид.
— Вы ведь знаете, красавица моя, — сказал он, — что мы теперь не более чем просто добрые друзья?
— Ну и что же?
— Что мы взаимно возвратили друг другу полную свободу… с известного дня.
— Так, и что же дальше? — спросила мадемуазель Ланж.
Это была прелестная, грациозная актриса из театра Республики, мадемуазель Ланж, любимая воспитанница мольеровского дома.
— Я вздумал воспользоваться моей свободой, моя обожаемая, — сказал Баррас, приняв развязный вид.
— А!
— Пока вы здесь танцевали…
— Вы отправились забавляться в другое место?
— Именно.
— Вы увезли с собой цветочницу Марион?
— Может быть… Признайтесь, она ведь очаровательна? Почти так же, как и вы…
Директор-волокита обнял мадемуазель Ланж и поцеловал ее, но молодая женщина вырвалась и осталась печальна и серьезна.
— Мой бедный Поль, — сказала она, — ваша одежда в беспорядке, ваши волосы растрепаны, и вы бледны, как привидение.
— В самом деле? — спросил Баррас, вздрогнув.
— Я не спорю, что вы уехали из Гробуа с Марион, но…
Ланж взглянула на Барраса — тот потупил взгляд. Она переспросила:
— Разве не вы увезли Марион?..
— Вот еще!
— А, так это она вас увезла?
— А! Вот это уже смешно!
Баррас попытался рассмеяться. Ланж положила свою маленькую белую ручку на руку смущенного директора.
— Я знаю многое, — сказала она.
— Что же вы знаете?
— Вы получили вчера утром письмо.
— Да.
— В этом письме вас предупреждали, что вас хотят убить.
— Да.
— Это письмо написала я.
— Вы?!
— Да, я. Вы, наверное, подвергались опасности в эту ночь.
Баррас промолчал.
— Я не спрашиваю вас, — продолжала Ланж, — как вы спаслись… Для меня это все равно, если вы здесь… Только послушайтесь меня и будьте осторожны… Прощайте!
— Как! — сказал Баррас. — Вы меня покидаете?
— Я уезжаю.
— Вы уезжаете из Гробуа?
— Да, друг мой. Сейчас пять часов утра. У меня репетиция в двенадцать, а вечером — спектакль. Прощайте… или, лучше, дайте мне руку, мы пойдем по этой аллее, которая ведет к калитке, и вы проводите меня до кареты.
Баррас повиновался. Через несколько минут он сам отворил дверцу и посадил в карету Ланж. В карете сидела толстая женщина лет сорока, которая заворчала от удовольствия, увидев свою госпожу.
— А! Так с вами была Жаннетта, это милое создание? — воскликнул Баррас, затворив дверцу и просовывая голову в окно.
— Я не оставляю свою госпожу, — сказала Жаннетта.
— Никогда? — улыбнулся Баррас.
— О, чрезвычайно редко!
— Она отлично охраняет меня, — сказала Ланж, смеясь.
— В самом деле?
— Все обожатели приближаются ко мне с почтением.
— Любовь — глупость, — возразила Жаннетта, — на нее не купишь серебра, замка и годовых доходов.
— Добрая Жаннета! — сказал Баррас, смеясь. — Ее никогда не обвинишь в ненаходчивости. До свидания, моя красавица!
Баррас наклонился и сделал знак кучеру, тот хлопнул бичом, карета тронулась.
— Сударыня… Сударыня… — с живостью сказала Жаннетта. — Ах, если бы вы знали!
— Что такое? — спросила Ланж.
— Он был здесь.
— Кто?
— Машфер.
— Знаю, — холодно сказала Ланж.
— А вы видели его?
— Да.
— Он с вами говорил?
— Нет.
