Бернье смотрел на нее с горестным удивлением, потому что молодая женщина была бледна и печальна и грудь ее поднималась с трудом. Она продолжала:
— Я бедная деревенская девушка. Безнадежная любовь привела меня в Париж.
— Вы, однако, так прекрасны, что любовь, о которой вы говорите, не может быть лишена надежды, — возразил Бернье.
— Однако она безнадежна, — прошептала Лукреция, и слеза заблистала на ее черных ресницах. — Я любила и теперь еще горячо люблю человека, который никогда не думал обо мне, графа Анри Жюто де Верньера…
Машфер перебил Каднэ восклицанием удивления.
— Подожди, — возразил Каднэ.
— Я узнала однажды, — продолжала Лукреция, — что граф де Верньер женится на своей кузине, тогда отчаяние овладело мною… Я оставила тот край… Куда я шла, я сама не знала… Я бродила по дорогам, прося милостыню, и через десять дней дотащилась до ворот большого города, это был Париж. Какой-то человек поднял меня, умирающую, у тумбы, к которой я прислонилась. Этого человека звали маркиз де Верньер, и он был кузен человека, любимого мною. Я его часто видела в нашем краю, и он узнал меня. Он отвел меня сначала к себе, потом на другой день поместил в той комнате, куда я вас водила прошлой ночью. Он находил меня красивой, старался внушить мне любовь, но я любила другого и была глуха к его любви. С тех пор его любовь ко мне все увеличивалась, а я все ему сопротивлялась.
— Но почему все считают вас его любовницей? — спросил Бернье.
— Однажды он пришел в мою мансарду. Я зарабатывала хлеб иголкой и не хотела ничего принять от него.
— Лукреция, — сказал он мне, — вы все еще любите Анри?
— Более прежнего, — отвечала я.
— Анри подвергается большой опасности, — продолжал он, — и вы одна можете спасти его.
— Ах, говорите, — закричала я, — говорите! И если нужна моя жизнь, я готова умереть.
— Нет, — сказал он мне, — не то. В глазах всех вы должны слыть моей любовницей…
Это предложение было так странно, что я посмотрела на него в остолбенении. Тогда он вынул из кармана бумагу и показал ее мне. Я вскрикнула. Это был приказ арестовать Анри, приказ, подписанный страшным Фукье-Тенвилем. С этой минуты я обезумела и исполняла все, что он хотел. Он поместил меня здесь, велел надевать шелковые и бархатные платья, дал мне слуг. Днем он выходил со мною под руку. Вечером уходил, настойчиво уверяя в своей любви ко мне. В один вечер он мне объявил, что у нас будут гости, то есть несколько друзей, которых он пригласил к чаю. Друзья эти приехали. Я очень удивилась, найдя между ними дворян и аристократов. Моя красота произвела на них большое впечатление, но все говорили со мною с уважением… Один, капитан Солероль…
— Как! — вскричал Бернье. — И он также был?..
— Был, — отвечала Лукреция, — и так пошло любезничал, так грубо ухаживал, что это меня возмутило. Все эти люди разговаривали о каких-то планах, в которых я ничего не понимала, кроме того, что предполагалось другое, а не республиканское правление и что в этом правлении маркиз Жюто будет генералом и опять сделается маркизом. С тех пор я поняла, что мой дом сделался местом сборища заговорщиков-роялистов. Но что мне было за дело до этого? Только бы моего Анри не потребовали к революционному трибуналу. На другой день и на следующие все эти люди приходили, и с ними капитан Солероль. Он становился все более дерзким и нахальным со мною. Я это заметила маркизу де Жюто. «Я это знаю, — сказал он, — я ненавижу этого человека. Но ради любви ко мне, ради любви к Анри терпите эти дерзости — он нам нужен».
Вот уже два месяца, как это продолжается, — докончила Лукреция. — Этот человек в меня влюблен так же, как и маркиз де Жюто, он преследует меня. Если я выхожу, он стоит на углу улицы и следует за мною. Прошлую ночь он хотел меня убить, потому что я с негодованием оттолкнула его.
— Но разве этот маркиз, — спросил Бернье, — не может избавить вас от докучливого капитана?
— Он мне отвечает, что капитан нужен ему.
— Я думаю, что вы жертва какой-нибудь гнусной интриги.
Лукреция вздрогнула.
— И что маркиз и капитан Солероль действуют заодно, чтоб…
Он остановился, не смея закончить фразу.
— О! Говорите, говорите! — вскричала Лукреция.
Но Бернье не успел, потому что в передней раздался сильный звонок. Лукреция побледнела.
— Ах, боже мой! — сказала она. — Это опять он!
— Капитан?
— Да, потому что маркиз уехал из Парижа утром и воротится только вечером.
Раздался другой звонок, еще сильнее первого.
— Я не отворю, — сказала Лукреция.
— Напротив, отворите, — сказал Бернье. — Я спрячусь за ширмой… Я хочу знать все, потому что эта история очень запутанна.
Бернье встал за ширмой. В то же время служанка, молодая, семнадцатилетняя девушка, отворила дверь и спросила:
— Прикажете отворить?
— Да, отвори, Марион, — отвечала Лукреция.
— Боже мой! — с ужасом сказала служанка. — Это капитан… Я стояла у окна, я видела, как он переходил через улицу.
— Отвори!
— Кажется, он пьян.
— Отвори, говорю тебе, и не бойся ничего!
Марион вышла и минуты через две ввела капитана Солероля. Камеристка Лукреции не ошиблась: капитан шел зигзагами и его гнусное красное лицо выдавало сильное опьянение. Он поклонился Лукреции с дружеским видом и сказал:
— Так-так, я знаю, что здесь маркиза нет, я пришел поговорить с вами. Я немножко пьян, — продолжал капитан, садясь верхом на стул, — но в вине заключается истина, я решился рассказать тебе все наши дела, маркизовы и мои.
Бернье, стоявший за ширмой, сделался внимателен. Солероль продолжал:
— Маркиз — каналья, и я тоже. Он хочет спасти королеву… И подкупил меня для этого…
— А! — презрительно сказала Лукреция. — Он вас подкупил?
— Да.
— За большую сумму?
— Нет, он мне позволил ухаживать за тобою, понимаешь?
— Вы мне противны!
— Это может быть, но вот в чем дело: маркиз искал человека для своего заговора, человека, который в известную минуту изменил бы Республике. Я гнался за тобою по улице, я был от тебя без ума. Маркиз сказал мне: «Я дорожу ею… Но так как ты мне нужен, я ничего не скажу… Если она тебя полюбит — я сопротивляться не стану».
— Повторяю вам — вы мне противны.
— Пусть так, но выслушай меня. Я знаю, что ты и маркиза не любишь.
— Его я по крайней мере уважаю.
— Напрасно. Это каналья так же, как и я. Он роялист, потому что этого требуют его выгоды, но если его сделают военным министром, он превратится в республиканца.
