— Спасибо! Но, милый друг… Мне кажется… Что вы пожаловали сюда не за тем, чтобы говорить о политике…
— Когда я пришла одна.
— Но почему же?
— Потому что Марион не хотела, любезный граф…
— Ах! Знаете ли вы, моя милая, — сказал Баррас со вздохом, — что после моего праздника в Гробуа… Вы знаете?
— Я знаю, что в эту ночь вы едва спаслись от смерти.
— Пусть так!
— Ну, что же после этой ночи?
— Я не сплю.
— Не едите и не спите… И любите Марион?
— Как сумасшедший!
— Это серьезно?
Ланж потупила глаза и задумалась.
— Послушайте, — с жаром продолжал Баррас, — я, право, не знаю, к какой жертве способен я, чтоб угодить ей.
— Неужели?
— Я дам ей дворец…
— А еще что?
— Мало ли еще что… Мою жизнь, мою кровь.
Ланж пожала плечами.
— Бедный друг, — сказала она, — вы всегда будете молоды.
— О!
— Я этого боюсь. Знаете, зачем вы любите Марион?
— Нет… Я знаю только, что люблю ее.
— Вы ее любите, потому что она вас презирает, потому что отказывается от ваших великолепных предложений…
— Ах! — сказал Баррас тоном горестного уныния. — Стало быть, она любит другого…
— Это правда.
— Стало быть, этот человек молод и красив?..
— Он был молод и красив.
— Как! Был?
— Да.
— Объяснитесь, сделайте милость.
— Я говорю — был, потому что он умер.
— А! — сказал Баррас с радостью эгоистической и жестокой.
— Милый мой, — холодно сказала Ланж, — над живыми почти всегда торжествуют, а над мертвыми никогда. Сердце, привязавшееся к могиле, взять нельзя.
— Но кто же был этот человек? — вспыльчиво вскричал Баррас.
— Вы его знали.
— Я?
— Он участвовал в заговоре рыцарей кинжала и погиб на гильотине.
— Как его имя?
— Его звали Каднэ.
Баррас побледнел, и голос его сделался глухим.
— Итак, Марион любила этого человека? — сказал он.
— Да.
— И еще любит его?
— Она всегда будет любить его.
Баррас судорожно провел рукой по лбу, потом его дрожащие ноздри расширились, верхняя губа сжалась.
— Но разве вы пришли сюда затем, чтобы заронить отчаяние в мое сердце? — сказал он.
— Мой добрый друг, — возразила Ланж, — что вы думаете об этих потерпевших кораблекрушение, которые несутся по морю в бурную ночь без компаса, на плоту и не видят даже неба?
— Что вы хотите сказать?
— Между тем, как они отчаиваются, тучи расходятся, показывается синее небо, блестит звезда, Звезда полярная, которая указывает север, то есть дорогу, по которой можно следовать, то есть спасение.
— К чему все это? — опять спросил Баррас.
— Вы один из этих кораблекрушенных, друг мой.
— Я не вижу никакой звезды, — со вздохом сказал Баррас.
— Я вам укажу ее.
— Вы?
— Конечно. Зачем же я пришла?
Баррас бросил на нее жадный взгляд.
— О, говорите! — сказал он. — Говорите скорее!
— Здесь, возле Ланж, вы человек слабый. Имя женщины расстраивает вам голову и сердце, вы бессильны перед равнодушием этой женщины!
— Это правда!
— Но по выходе отсюда вы становитесь первым лицом в Республике, человеком, делающим из Франции все, что он захочет.
— Почти по крайней мере, — прошептал Баррас, приосанившись, несмотря на уныние, тяготевшее над ним.
— У вас в руках жизнь многих особ иногда, если не всегда.
— Далее?
— Ну, предположите, что когда-нибудь случай отдаст в наши руки участь человека, к которому Марион будет чувствовать столько же дружеского расположения, сколько она имела любви к тому, кто умер.
— Ну, что ж?
— Разве вы не видите вдали блеск звезды, о которой я вам говорила?
Баррас снова нахмурил брови.
— Милая моя, — сказал он, — не могу же я, однако, служить моему сердцу в ущерб Республике.
— Ба! — сказала она насмешливым тоном.
Директор, который встал и ходил по комнате большими шагами, вдруг остановился.
— Уж не пришли ли вы просить у меня помилования кому-нибудь?
Ланж расхохоталась.
— Нет, — отвечала она, — ни Марион, ни мне некого спасать, но случай может представиться.
— Прекратите загадки! Как зовут человека, для которого Марион…
— Каднэ!
— Но ведь он умер.
— Это не тот.
— А!
— Это брат. Как! Вы уже забыли?
— О нет! — сказал Баррас, с трепетом вспомнивший ночь на Бале жертв. — Что с ним случилось?
— Я не знаю.
— Но если… Когда-нибудь его участь будет в моих руках… Вы думаете, что… Марион…
— Я ничего не думаю, — сказала Ланж, — но я жду всего.
Баррас вздрогнул, потом прибавил:
— В самом деле этот человек должен составлять заговоры.
— А! Вы так считаете?
— Он и Машфер.
Ланж вздрогнула, в свою очередь, и слегка побледнела при имени Машфера.
— Вы и этого знаете также? — спросила она.
— Еще бы! — сказал Баррас.
— Вы, кажется, его крестный отец?
— Милая моя, — резко сказал директор, — есть вопросы, на которые я не люблю отвечать.
Потом, как бы желая во что бы то ни стало прервать разговор, который, по-видимому, был для него тягостен, он взял письмо с позолоченного подноса, распечатал его и прочел:
«Гражданин директор!
Я лежу в постели с раздробленной ногой, и эта славная рана дает мне лишнее право на признательность Республики.
Поджигатели открыты: это роялисты, открыто возмутившиеся.
Во главе их находится некто Анри, бывший граф де Верньер, и моя жена, которую я с позором прогнал. Обнаружив себя открытыми, поджигатели смело подняли знамя возмущения. Они убили жандармского бригадира, стреляли в республиканских солдат и выдержали осаду. Теперь они укрылись в лесу Нивернэ.
