Жду приказаний, чтобы действовать.
Солероль».
К этому письму, достойному комментарий Цезаря, гражданин Курций прибавил постскриптум: «Начальник бригады Солероль вел себя, как лев. Необходимо дать ему самую обширную власть. Этою ценою все воротится к порядку».
И Сцевола, достойный Сцевола не хотел опустить письмо, не прибавив несколько слов своею рукою: «Гражданин директор, если у нас будет полномочие, я ручаюсь за все, если же нет, отечество будет в опасности».
Баррас прочел это письмо, между тем как Ланж внимательно за ним наблюдала. Потом он взял перо и написал на полях страницы: «Полномочие дано».
Ланж подавила крик. Директор обернулся к ней.
— Что с вами? — спросил он.
— Знаете ли вы, как этот Солероль — а ведь он негодяй — перетолкует слово полномочие? — спросила она.
— Он велит всех расстрелять, — холодно отвечал Баррас.
Актриса встала.
— Вы правы, — сказала она, — надо употребить энергичные меры, чтобы спасти отечество! Кто знает, может быть, вам скоро представится случай увидеть блеск вашей звезды? — прибавила она тоном горькой усмешки.
— А! Вы думаете, что этот Каднэ…
— Я ничего не думаю. Прощайте.
— Вы уходите?
— Да.
— Но… Марион?
— Я вам сказала: Марион любит другого.
— Но… эта звезда?
— Любезный граф, — холодно сказала Ланж, — человек такой серьезный, как вы, и первое лицо в Республике должен думать не о своих страстях, а об отечестве. До свидания.
Ланж вышла, оставив Барраса в сильном волнении.
…Через час Жаннетта — эта сильная женщина, не оставлявшая Ланж, бранившая ее при случае и упрекавшая ее в том, что она жертвовала выгодами своим привязанностям, — Жаннетта, говорим мы, с ворчанием укладывала вещи в чемодан. Почтовый экипаж ждал у дверей отеля Ланж.
— Куда едем мы? — спросила Жаннетта.
— Ты — никуда, — отвечала актриса.
— Как, я не еду с вами?
— Нет.
— Но ведь я вам нужна…
— На этот раз нет.
— Но куда же вы едете? — с отчаянием вскричала Жаннетта.
— Это моя тайна.
— А! Я догадываюсь, — прошептала Жаннетта с унынием, — вы опять занимаетесь политикой… Но вы, верно, хотите умереть на эшафоте?
Ланж пожала плечами и не отвечала. Потом, когда все было готово, она села в карету и сказала ямщику:
— По дороге в Бургундию.
Когда карета двинулась, Ланж прошептала:
— Я, однако, должна спасти Машфера!
XXXIV
Суровый зимний ветер сметал снег, изобильно выпавший несколько дней назад; небо было серое, холод стоял сильный.
Почтовый экипаж, выехавший утром из Оксерра, въехал в большую лесную аллею, которая вела в замок Солэй, когда день закончился. В этой карете находилась только одна путешественница. Читатель, наверно, уже угадал, что это была Ланж, бывшая артистка театра Республики, ныне пансионерка госпожи Монтозье, находившаяся в отпуске. Она приехала из Парижа, останавливаясь только для того, чтобы переменить лошадей на каждой станции. В Курсоне она спросила проводника; вызвался крестьянин, стоявший на рыночной площади перед школой. Это был Заяц, достойный сын Брюле-фермера. По знаку Ланж он сел на козлы, и дорогою, узнав, что эта прекрасная дама едет в Солэй, он предавался разным рассуждениям: была ли она приятельницей госпожи Солероль или возлюбленной начальника бригады? Воображение, развращенное, как у Зайца, всегда склоняется к дурному. Заяц сказал себе: «Это какая-нибудь возлюбленная Солероля, которую он бросил».
Как только он приметил Солэй в конце лесной аллеи, он обернулся к окну кареты и пальцем указал Ланж, что это цель ее путешествия. Актриса сделала знак Зайцу, чтобы он пришел с нею поговорить. Проворный, как кошка, Заяц спрыгнул с козел, отворил дверцу и стал на подножку, не останавливая лошадей, которые ехали скоро, несмотря на дурную погоду и рытвины.
— Скажи мне, мой милый, — начала Ланж, делая знак Зайцу сесть на переднюю скамейку, — ты здешний?
— Здешний, гражданка.
В Бургундии говорили «мадам», но Заяц хотел проверить свое предположение, рассудив так: «Если это приятельница мадам Солероль, следовательно, аристократка, она нахмурит брови; если же, напротив, она возлюбленная начальника бригады, ей покажется очень просто, что я называю ее гражданкой».
Ланж не обратила никакого внимания на то, что ее назвали гражданкой.
«Хорошо, — подумал Заяц, — она именно то, что я думал». И он спокойно уселся на подушки кареты.
— Ты часто бывал в Солэй? — спросила Ланж.
— Я хожу туда каждый день. Отец мой держит ферму, принадлежащую замку.
— А!
— Впрочем, это так только говорится, потому что ферма сгорела.
— Неужели? Когда?
— Шесть дней назад.
— Как это случилось?
— Подожгли.
— Что же, поджигателей арестовали?
— Как же!.. Да их целая армия там, на другом берегу Ионны. Вчера шибко дрались.
— Милый мой, — сказала Ланж, приняв простодушный вид, — я решительно ничего не понимаю.
— Однако это очень просто, как вы увидите, поджигатели — роялисты.
— Неужели?
— Когда они увидели, что они открыты, они и закричали: «Да здравствует король!» Их очень много. Здесь находятся много аристократов, которых имели мы глупость по доброте оставить в покое, а они теперь пошли против бедных людей…
При этих словах Заяц счел своим долгом пролить слезу, которую вытер рукавом, оплакивая прекрасную ферму Раводьер, которую роялисты подожгли. Ланж не обнаруживала никакого удивления, она, напротив, как будто находила естественным, что роялисты, по словам Зайца, злодеи, которых следовало гильотинировать от первого до последнего.
— Генерал Солероль в замке? — спросила она.
— Да, недавно воротился.
— Откуда?
— Он был вчера, принимал участие в сражении.
— В каком сражении?
— Роялистов атаковали в лесу Шастель-Сансуар.
— А! — сказала Ланж, и сердце ее забилось.
— У него, однако, нога раздроблена… Говорят, что это его жена…
— Что ты мне рассказываешь?
— Правду.
— Как! Жена раздробила ему ногу?
— Да.
— Где?.. Как?
— Вот этого я не знаю. Только гражданка Солероль убежала с капитаном.
