— Может статься, — отвечал юный браконьер.
В Бургундии, особенно в Морване, выражение «может статься» непонятно ни для кого другого, кроме тамошнего жителя. Это не утверждение, не отрицание, а уклончивый ответ, оставляющий место для любых предположений. Заяц положил ружье на плечо.
— Спасибо, Мишлен, — сказал он и ушел.
Лес был в двадцати шагах. Заяц вошел в чащу и начал разговор сам с собою:
— Я пытал отца, но он не легко поддается… А было бы смешно привлечь его на мою сторону. Аристократы-то были бы сильнее, если бы у них были таких два человека, как мы. А! Разбойник Солероль, ты насказал мне глупостей, ты бросил мне в голову бутылку — я это учту! Да, если бы отец Брюле был со мною — вот славный человек! Но, — вдруг сказал Заяц, — если бы отец Брюле был со мною, надо было бы с ним делиться… Да еще, может быть, он взял бы себе большую долю. Притом он и начальник бригады — все равно, что голова и шляпа… Я и то, может быть, уже сказал слишком много.
Заяц ускорил шаги, ружье он повесил через плечо, а обеими руками щупал в карманах свертки золота Ланж.
— А! Если бы отец Брюле мог подозревать, что у меня есть такие славные желтушки, — бормотал он, — но их надо припрятать!
Заяц углубился в лес по дороге к Раводьеру. Ферма сгорела, как известно, но один корпус здания можно было спасти, и фермерша Брюле с сыном Сюльписом захотели остаться там.
— Куда же я положу мои деньги? — спрашивал себя Заяц.
Он исчислял в голове все таинственные места, известные ему в долине и в лесу. Наконец через полчаса ходьбы, приметив черноватые развалины Раводьера, он придумал.
— Теперь, когда папаша распустил шайку поджигателей, он уже не пойдет больше в Лисью нору.
Вместо того чтобы пройти к ферме, он воротился в лес, проскользнул в густую чащу, окружавшую убежище поджигателей, раздвинул заросли и отодвинул камень. Под этим камнем лежали кремень, огниво и серные факела. Заяц взял все это и проскользнул в Лисью нору. Только когда он вышел из узкого прохода в более обширное пространство, где мы видели когда-то сообщников Головни, зажег он факел и воткнул его в землю. После чего, взяв нож, вырыл в земле яму, потом вынул свертки с золотом и развернул их — красноватый отблеск факела лизнул желтый металл.
— Красиво! — пробормотал Заяц.
Он подбрасывал золотые монеты, наслаждаясь их звуком. Но вдруг он вздрогнул, поднял голову и вскрикнул: он был уже не один в Лисьей норе, возле него стоял человек и так же, как он, считал золото. Это был Брюле. Фермер усмехнулся и кивнул:
— Дели надвое, сынок!
Но, странное дело, Брюле был без оружия. Заяц бросился к своему ружью и холодно сказал отцу:
— Еще шаг, и я пристрелю вас, как кролика!
Мальчишка прицелился, готовясь спустить курок.
XLIII
Глаза Зайца были холодны, движения резки, тон голоса суров, и Брюле счел благоразумным остановиться. Он оставался в трех шагах от ружья, угрожавшего ему.
— Отец, — спокойно сказал Заяц, — вы человек здравомыслящий. Это большая глупость — следить за мной.
Самоуверенность и безграничная власть, которую фермер захватил в своей семье, были так сильны, что Брюле с вызовом закричал:
— Негодяй! Ты осмелишься выстрелить в твоего отца?
— Может статься! — отвечал мальчик.
— Ты, верно, собрался идти на эшафот?
— Вы сами указали мне туда дорогу.
Эти слова вырвали у Брюле крик бешенства. Заяц пожал плечами.
— Не сердитесь, папаша, — сказал он, — и поговорим, как старые друзья.
— А! Так ты сдаешься?!
Заяц расхохотался.
— Нет, — возразил он, — но я советую вам не горячиться. Это никогда не приносит пользы перед заряженным ружьем.
— Ах ты мерзавец! Да ведь я твой отец!
— Знаю, ведь вы порядочно колотили меня в детстве.
— Негодяй!
— И всегда брали меня в сообщники. Разве не я поджигал Френгаль и Раводьер и выстрелил в Жакомэ-дровосека?.. И мало ли еще что.
— Чего же ты хочешь от меня? — спросил Брюле. — Чтоб я ушел?
— Нет.
— Чего же?
— Хочу поговорить с вами.
— О чем?
— Да вот об этих хорошеньких желтушках.
— Мы их разделим?
— Как бы не так!
— Почему ты не хочешь поделиться со мной?
— Потому что это было бы несправедливо, ведь я трудился один.
— Разве ты убил эту даму? — хладнокровно спросил Брюле.
— Нет.
— Стало быть, ты обокрал ее?
— Нет.
— Откуда же ты достал это золото?
— Она сама мне дала.
Брюле был догадлив и прямо сказал сыну:
— Ты изменил генералу.
— На моем месте и вы сделали бы то же.
— Ах, злодей! Ах, разбойник!
— Не ругайтесь, папаша, — проговорил Заяц, все держа руку на курке ружья, — вы наделаете глупостей.
Брюле продолжал стоять поодаль, но принял добродушный вид и сказал:
— Впрочем, твои дела до меня не касаются. Дай мне половину этих денег, и я не скажу ничего.
— Это смешно! Как мы далеки от разумного сведения счетов, папаша!
— В самом деле?
— Во-первых, я оставлю при себе то, что мое.
— Когда так, я все скажу Солеролю.
— Вы ничего ему не скажете, папаша.
— Почему так?
— Потому что вы не выйдете отсюда.
Брюле почувствовал легкий трепет.
— Видите ли, — продолжал Заяц, — когда отец и сын совершают вместе преступления, они не что иное, как просто сообщники.
— Пусть так, — сказал Брюле со вздохом бессильного гнева.
— А когда сообщники не согласны… Вы ведь знаете, что бывает?..
— Итак, если мы не договоримся, ты осмелишься…
— Эта Лисья нора мало кому известна. Наши приятели разошлись, им нечего здесь делать. Если я вас оставлю здесь, сюда не придут вас хоронить.
Брюле скорчил гримасу. Заяц прибавил:
— Глупо было с вашей стороны, папаша, выйти без ружья.
— Это правда.
— Такой здравомыслящий человек, как вы, не поступает так неосторожно.
Упрек был так справедлив, что Брюле не мог устоять от желания оправдаться.
— Что же делать? — сказал он. — Мое ружье осталось в замке. Надо было возвращаться туда, а я боялся, чтобы ты не слишком зашел вперед.
