Брюле говорил чистосердечным тоном, который поразил Мишлена.
— Мне не нужно вашего ружья, — сказал он, — я останусь в другой комнате.
Заяц отворил ему дверь, но Мишлен нагнулся и поднял серебряную шкатулку.
— Это что такое? — спросил Брюле.
— До этого вы не дотронетесь, — отвечал Мишлен.
Он вышел в комнату, служившую уборной, и унес шкатулку, в которой лежали бумаги госпожи Солероль. Тогда Брюле кротко сказал дочери:
— Ты должна сказать мне правду.
— Насчет чего? — спросила Лукреция.
— Ты знала Солероля в Париже?
— О! Не говорите мне об этом человеке, — сказала Лукреция, вздрогнув.
— Отвечай: да или нет?
— Да.
— Ты позволила ему обольстить тебя?
— Какая гнусность! — вскричала Лукреция.
В тоне ее было столько негодования, что Брюле сказал ей:
— Я тебе верю.
— Этот человек — гнусный убийца, и я удивляюсь, что вы ему служите.
— Я не буду больше ему служить.
— В самом деле? — вскричала Лукреция с радостью.
— Но ты мне скажешь все.
Она с удивлением посмотрела на отца, как будто читая его мысли.
— Ты скажешь мне, как ты узнала Солероля?
— Ко мне привел его маркиз Жюто.
— Этот маркиз имел на тебя права?
— Нет, нет! Клянусь!
Она рассказала Боюлэ, как она встретилась с маркизом.
— Дальше, — потребовал Брюле.
Лукреция, которая отдала бы половину своей крови, чтобы привлечь отца на сторону роялистов, не заставила просить себя. Она рассказала про заговор Рыцарей кинжала, про измену маркиза и Солероля. Но Брюле сказал ей:
— Это еще не все.
— Что вам еще сказать? — спросила Лукреция, вздрогнув.
— Ты знала капитана Бернье?
Лукреция потупила голову.
— Ты любила его?
— Батюшка!..
— Слушай внимательно мои слова. Если капитан Бернье женится на тебе, я брошу Солероля и погублю его!
Лукреция побледнела от волнения.
— Пойдем со мною, — продолжал Брюле.
— Куда?
— В комнату капитана.
Вся кровь прилила к сердцу Лукреции.
— Но мне надо поскорее вернуться и быть там до рассвета.
— Где?
— Там, — повторила Лукреция, — где сейчас мадам Солероль.
— Заяц проводит тебя, пойдем.
Брюле взял дочь за руку. Они говорили вполголоса, так что Мишлен не смог слышать из другой комнаты, что они говорили, но когда Лукреция вышла, держа за руку отца, он понял, что между нею и Брюле заключено условие.
— Иди, Мишлен, — сказала ему Лукреция, — отец проводит меня из замка.
— А шкатулка? — спросил Мишлен.
— Возьми ее с собою и жди меня.
— Где, мамзель?
— На дворе фермы.
Мишлен ушел по маленькой лестнице. Брюле, знавший все углы и закоулки замка, увел дочь по коридору, выходившему к большой лестнице. Заяц следовал за ними со своим ружьем. Все в замке спали: генерал с гостями под столом, в столовой, слуги — в людских. Брюле дошел до той комнаты, где находился раненый капитан Бернье.
Так как начальник бригады вбил себе в голову отправить Бернье на гильотину, обвинить его в пособничестве с роялистами, о пленнике в замке заботились. Раны его перевязывали два раза в день и приносили хорошую пищу. Ключ был в двери — раненый не мог еще вставать. Брюле открыл замок и вошел. Капитан не спал, но сначала он не приметил Брюле, а увидел только женщину.
— Лукреция! — сказал он, протягивая руки.
— Ах, Виктор, — прошептала бедная женщина, — я уже отчаивалась вас увидеть.
Заяц оставался на часах в коридоре. Брюле фамильярно сел в ногах кровати капитана.
— Это я поджег ферму, — сказал он.
— Знаю, — презрительно отвечал Бернье.
— По приказанию начальника бригады.
— Пусть так.
— Это я организовал шайку поджигателей.
— Но зачем вы пришли говорить мне все это?
— Потому что у меня есть кое-какие соображения на ваш счет.
— Ах вот как?!
Брюле принял ласковый тон и с медовой улыбкой на губах повторил:
— Да, у меня есть кое-какие соображения, и мы поговорим.
* * *
Нет сна вечного, кроме сна смертного, и всякое опьянение имеет конец.
Начальник бригады, мертвецки пьяный, заснул под столом. Сцевола свалился туда за ним, Курций храпел так, что мог разбудить своих двух товарище, будь они не столь пьяный. Начальник бригады заснул, говоря о Лукреции. Весьма естественно, он увидел ее во сне и вдруг, проснувшись, закричал:
— А! Разбойник! Попался ты мне наконец!
— На кого это ты? — спросил Сцевола, продрав один глаз.
— Ни на кого, — отвечал Солероль, которому стало вдруг стыдно, — мне привиделся сон.
— О ком и о чем?
— О Лукреции.
— Полюбила ли она тебя наконец?
Этот вероломный и насмешливый вопрос окончательно разбудил Солероля.
— Нет, черт возьми! — вскричал он.
— Кого же она любила?
— Его, Бернье, этого капитана.
— А-а! — с насмешкой сказал Сцевола. — Но ведь Бернье — тебе друг, ты за ним ухаживаешь!
— Я хочу его вылечить.
— Чтобы потом отправить на гильотину. Ты мне уже это говорил, я это знаю…
— У меня теперь не достанет терпения, — продолжал Солероль, голова которого была еще как в тумане, — кажется, я с ним покончу.
— Не понимаю. Разве ты хочешь его прямо сейчас гильотинировать?
— Нет, я хочу его убить.
— Когда?
— Сию минуту.
Солероль встал, шатаясь, потом взял со стола большой нож.
— Это нужный тебе инструмент?
— Да.
— Оружие хорошее… Счастливого успеха!
— Как, ты не идешь со мною?
— Нет, я сплю. Прости. Разве ты боишься идти один?
— О, нет! — заревел начальник бригады, вне себя от бешенства и опьянения.
— Так ступай и дай мне спать.
С этими словами Сцевола опять принял горизонтальное положение и закрыл глаза. Вне себя от опьянения и от сна, который ему привиделся, начальник бригады вышел из столовой с ножом в руке. Он шел, хромая, еле двигаясь, цепляясь и ударяясь о стены, дотащился до большой лестницы, поднялся на второй этаж и ввылился в коридор. Но вдруг он вздрогнул и остановился. Лунный луч, проходя в окно, освещал часть коридора, и при свете этого луча Солероль увидел белую фигуру. Женщину!
