Когда он увидел, что Сцевола прицелился в него его собственным ружьем, он подумал:
«Вот две неосторожности в двадцать четыре часа, вчера мой сын… сегодня этот».
Сделав себе этот упрек, он перестал об этом думать и заботился только о том, чтобы выпутаться из беды.
— Да, — повторил Сцевола, — ты изменник.
— Изменник! — закричал Солероль громовым голосом. — Он изменник? Брюле?
— По крайней мере так говорит Курций.
— А! Каналья! — закричал Солероль. — Ты ел мой хлеб и мне изменил! Стреляй, Сцевола, стреляй!
Брюле скрестил руки на груди и смотрел на них.
— Вы помешались, — сказал он.
— А я тебе повторяю, что Курций не в Оксерре, — продолжал Сцевола.
— Да стреляй же в эту собаку! — заревел Солероль.
Это раздражение начальника бригады изменило многое. Дикий и запальчивый характер Брюле преодолел всякое благоразумие, он видел перед собой только человека, который когда-то старался обольстить его жену, который преследовал его дочь.
— Ну, я вам изменил, — сказал он.
— Негодяй! — заревел бригадный начальник.
— Верно, роялисты хорошо платят? — сказал Сцевола.
— Не для денег, — возразил Брюле.
— А-а! Ты изменяешь даром?
— Я мщу!
Быстрее молнии Брюле бросился на ружье, направленное ему в грудь. Сцевола выстрелил, но Брюле наклонил голову и пуля вонзилась в стену. Сцевола не успел выстрелить во второй раз, потому что фермер бросился на него и сграбастал за талию. Сцевола бросил ружье, сделавшееся бесполезным, но схватил нож, лежавший на столе. Тогда между этими людьми началась ожесточенная, свирепая борьба. Брюле уцепился железными руками за шею Сцеволы; тот, задыхаясь, поражал Брюле ножом; кровь, вытекавшая из десятка ран, только усилила свирепость Брюле; он наконец сбил Сцеволу с ног, стал коленом на его грудь, вырвал у него нож и тоже пырнул Сцеволу в бок. Эта борьба продолжалась несколько секунд, и Солероль оставался спокойным зрителем. Однако, когда он увидел, что Сцевола побежден, когда услышал страшный крик, доказывавший, что нож глубоко вонзился, бригадный начальник решился вмешаться. Хотя он после своей раны с трудом мог ходить, а особенно наклоняться, он поднял ружье, которое было заряжено, и прицелился в Брюле. Прогремел выстрел, фермер произнес страшное ругательство, но снова поднял руку, и на этот раз Сцевола уже не пошевелился — весь нож исчез в его горле. В то же время Брюле приподнялся, весь окровавленный, и бросился на Солероля. Выстрел попал Брюле в плечо. Рана была опасна, и фермер терял кровь из нескольких ран, однако у него достало сил вступить в рукопашную с бригадным начальником.
— Убийца! — говорил Солероль. — Ты ел мой хлеб!
— Негодяй! — ревел Брюле. — Ты хотел обольстить мою жену!
— Ты это знаешь?
— И мою дочь…
Солероль расхохотался.
— Ты отец Лукреции? — сказал он. — Красивая девушка.
— Разбойник! — ревел Брюле. — Ты умрешь только от моей руки!
Эти два человека, крепко схватившись, стараясь задавить друг друга, повалились на пол, кусаясь, как хищные звери. Но силы Брюле истощались и если бы Солероль не был пьян и покалечен, он успел бы удавить его.
Но к борьбе присоединилось новое лицо, выстрелы всполошили весь замок. Полдюжины слуг прибежали к двери столовой, но там и остановились, не смея войти. Между ними был Публикола. Солероль ревел:
— Ко мне! Ко мне!
Публикола выбил дверь и вошел. Он увидел своего господина и фермера, которые сцепились и валялись в крови.
— Ко мне! — повторил Солероль.
Публикола бросился на Брюле и освободил своего господина. Брюле старался еще бороться, но силы его истощались, и Публикола снова бросил его на пол. В свою очередь он стал ему коленом на грудь.
— Подожди! Подожди! Дай мне его убить! — говорил Солероль, схватив нож.
Он воротился к Брюле, наклонился к нему и отыскивал глазами место, куда вонзить острое лезвие по самую рукоятку. Брюле увидел, как сверкнул нож, и закрыл глаза. «О, — подумал он, — я умру, не отомстив!» Но поднятая рука Солероля не опустилась. Блеснула молния, свистнула пуля. Солероль вскрикнул и упал ничком. Женщина, Лукреция, показалась на пороге, прицелилась в Солероля и выстрелила. Испуганный Публикола поспешно встал. Брюле, весь окровавленный, собрался с силами и поднялся в свою очередь. Сцевола умер. Солероль извивался на полу, захлебываясь от боли и ругательств. Пуля Лукреции вонзилась ему в лодыжку, как и пуля госпожи Солероль месяц тому назад.
— А! Ты должен умереть на этот раз! — закричал Брюле.
Он схватил нож, который все трое оспаривали попеременно, но Лукреция остановила его руку.
— Нет! — сказала она. — Не надо лишать эшафот добычи!
LIV
Что же сделалось с Курцием? Он остался в погребе на мельнице. Прошел час; в этот час несчастный перешел через все степени отчаяния, через весь ужас неизвестности. Что хотели с ним сделать? Ему обещали жизнь, чтобы заставить его написать письмо, которое должно было заманить Солероля в засаду. А потом? Потом, вероятно, с ним поступят без всякого милосердия, так как он был немилосерден к роялистам. Потом его казнят каким-нибудь страшным и таинственным образом, а если и оставят жизнь, то, наверно, страшно изуродуют. Как этот человек, который сам был безжалостен, мог верить милосердию? Притом Курций, по зрелым размышлениям, понял, что, написав свое письмо без точек и запятых, он сам подписал свой смертный приговор. Предупрежденный Солероль поспешит ли к нему на помощь? А когда он подоспеет, не будет ли слишком поздно?
Курций начал ходить по своей темной тюрьме, как хищный зверь беспрестанно вертится в клетке, все надеясь найти выход. Время текло медленно. Курций вспомнил, что у него есть часы, бывшие тогда в моде и называвшиеся часами с репетицией. Он привел в движение пружину, и часы пробили восемь. Тогда Курций сказал себе:
— Люди, во власти которых я нахожусь, верно, ждут Солероля по дороге из Солэя в Оксерр. Если бы я мог выйти отсюда!
С этой минуты мысль, овладевающая всеми пленниками и передающаяся словом побег, овладела умом Курция.
В виду неизбежной смерти Курций был слаб, он упрашивал, умолял, плакал, дрожал. Когда он начал думать о том, как бы возвратить свободу, к нему почти возвратилось мужество. Выйти из погреба, увидеть звезды, подышать воздухом сделалось преобладающею мыслью Курция.
Но как выйти? Он ощупал стены и везде находил гладкий сырой камень. Он дошел до двери и прислонился к ней, стараясь раскачать ее своими бычачьими плечами, но дверь сопротивлялась, тогда он воротился к отверстию, из которого было видно страшное мельничное колесо. Порыв холодного воздуха бросился ему в лицо, и плеск воды ясно донесся до его ушей. Курций осмелился высунуть голову в отверстие, свет блистал в десяти футах над ним. Это был переломленный отблеск лунного луча. Тогда Курций сказал себе:
