— Это обыкновенное общество.
— Кто они?
— Вы видите эту красную метку на шее у мужчин и у женщин?
— Да.
— Это условный знак, необходимый для того, чтоб быть допущенным.
— Что это значит?
— Что гильотина сделала свое дело. Этот бал называется Балом жертв.
Баррас вздрогнул.
— Полиция говорила мне об этом бале, — сказал он.
— Она пыталась обнаружить место его проведения?
— До сих пор без особого успеха.
— В самом деле, хотя он проводится каждую неделю. А поскольку бал этот каждый раз дается в другом месте, ваша полиция, любезный директор, так не и смогла никого заставить его отменить.
— Ах вот как! — прошептал Баррас, несколько растерявшись. — Значит, это и есть Бал жертв?
— Да. И чтоб быть допущенным на него, надо лишиться родственника на эшафоте: отца, жены, брата или сестры…
Баррас наклонил голову и не сказал ни слова. Может быть, в эту минуту глава Директории, срубавший топором это дерево с многочисленными ветвями, которое называлось французским дворянством, вспомнил о своем происхождении и говорил себе, что все эти люди, находившиеся перед его глазами, прежде были для него свои, он был одного звания с ними, и он почувствовал необъяснимое и горькое чувство стыда. Каднэ, по-видимому, не приметил этого и, взяв Барраса за руку, сказал:
— Пойдемте, любезный директор, я представлю вас дамам.
— Нет! Нет! — сказал Баррас с ужасом. — Я не хочу!..
— Хорошая шутка! — с насмешкой сказал Каднэ.
— Зачем я здесь?
— Вы приехали на бал.
— Но… я не имею… никакого права.
— Вы ошибаетесь.
Сквозь прорези в маске Каднэ бросил на него холодный взгляд.
— Вы так же, как и все мы, лишились кого-то во время террора.
— Я?
— Вы забыли вашего дядю, кавалера де Барраса, убитого в армии Конде… в то время как его племянник обрекал на смерть короля.
— Он не был гильотинирован по крайней мере.
— Но ваша тетка была в Оранже.
Баррас вздрогнул и потупил глаза.
— А д'Ориоль — ваш кузен и мой… ведь мы с вами несколько сродни, любезный директор…
— А! Это правда, я помню ваше имя.
— Каднэ к вашим услугам.
— Вы все уверяете, что были гильотинированы?..
— Я — нет, но вот мой старший брат, на которого я так похож, что этот добряк Дюфур ошибся.
— Скажете ли вы мне, кузен, — продолжал Баррас, мало-помалу обретавший хладнокровие, — зачем вы привезли меня сюда?
— Скоро скажу. Но пойдемте же, я представлю вас дамам.
Баррас позволил себя вести, и Каднэ подвел его к женщине, еще довольно молодой, чудной красоты, которая вместо одного красного шнурка на шее имела три.
— Граф де Баррас, — сказал Каднэ, представляя директора тоном, который был бы уместен в Версале еще каких-то лет десять назад.
Как только Баррас взглянул на эту женщину, он побледнел и отступил назад.
— Лора! — сказал он.
Красавица грустно улыбнулась.
— Давно мы не виделись, Поль, — сказала она.
Тон ее был печален и кроток, и у Барраса подогнулись ноги.
— Я имела много несчастий, любезный Поль, — продолжала она, — в те двадцать лет, которые прошли после нашей разлуки. Вы, наверное, не забыли времени нашей молодости: мне было шестнадцать, а вам двадцать шесть; вы вступили в гвардейский полк, а я вышла из Сен-Сирского монастыря; тогда вы меня любили и мы должны были обвенчаться.
Баррас судорожно провел рукой по лбу.
— Ради Бога, Лора, — сказал он, — не навевайте мне воспоминаний — увы! — слишком жестоких.
— Напротив, любезный Поль, — сказала та, которую он называл Лорой, — позвольте мне рассказать вам мою печальную историю. Когда наш брак был разорван неумолимой волей вашего дяди, я вышла за маркиза де Валансолля. Это был человек благородный, он старался сделать меня счастливою. Время смягчает душевные горести, любезный Поль. Я все еще вас любила, но наконец почувствовала к маркизу нежную привязанность. У меня были два сына от моего брака, два сына-близнеца…
Тут голос маркизы де Валансолль изменился; она прибавила:
— Может быть, вы знаете, что сделалось с моим мужем?
— Маркиза… Маркиза… — пролепетал Баррас, лоб которого был покрыт потом.
— Муж мой был поручиком в полку французских гвардейцев; сыновьям моим было шестнадцать лет в 1793-м. Все трое скрывались на улице Пти-Карро и ждали там паспортов, которые были им обещаны. Они были арестованы… Вы угадываете остальное, любезный Поль: я жена без мужа, мать без детей.
Баррас не слышал более, Каднэ увел его, говоря:
— Пойдемте! Пойдемте! Вы встретите много других знакомых.
Баррас был вне себя; он чувствовал, что глаза всех были устремлены на него с каким-то презрительным любопытством. По мере того как он шел по зале под руку с Каднэ, мужчины замаскированные сторонились и как будто боялись его прикосновения, словно ядовитой гадины. Но вдруг один из них встал прямо перед ним и сказал добродушным тоном:
— Здравствуйте, граф.
Баррас вздрогнул при звуке этого голоса. Говоривший был замаскирован, но сквозь его маску директор уловил взгляд, свркнувший ненавистью и злостью.
— Ты меня не узнаешь?
— Я, вероятно, никогда вас не видел.
— Ты ошибаешься.
— Во всяком случае, мне трудно вас узнать сквозь маску.
— Я покажу тебе мое лицо.
Незнакомец снял маску. Глава Директории устремил пылкий взгляд на человека, который говорил ему «ты» и называл графом.
— Машфер?! — удивился Баррас.
— Он самый, любезный мой гражданин директор!.. Ах, нет, ошибаюсь, мне следовало бы сказать — мой дорогой крестный, не правда ли? Ты крестил меня тридцать два года назад, тебе было тогда четырнадцать лет, в церкви прихода нашей родины. Наши отцы были друзьями, но ты позволил гильотинировать моего, любезный граф. Я даже не стану уверять, что ты сам написал его имя в списках осужденных.
— Это неправда! — вскричал Баррас.
— Ты помнишь мою сестру, граф?
— Вашу сестру?
— Да, мою сестру Элен. Ты видел ее ребенком, ей теперь двадцать пять лет. Пойдем, я представлю тебя ей.
Тот, кого звали Машфер, взял под руку Барраса и повел его к другой скамейке, на которой сидела молодая девушка, чудная красота которой была омрачена мутным взглядом. Она смеялась судорожным смехом и, вполголоса напевая припев из Марсельезы, вертела головой направо и налево.
