— Пойдем со мной!
— Куда? — спросил мальчик.
— Посмотреть, что сделалось с Публиколой.
Заяц зажег толстую свечу, находившуюся в передней у входа в погреб, и сказал Брюле:
— Вы два раза сделали большую неосторожность, папаша.
— Какую?
— Не взяли вашего оружия.
— Ах! Это правда! Но этого уже со мною не случится.
Он взял свое ружье. У Зайца со вчерашнего дня ружье висело на перевязи; только теперь он взвел курок. Брюле сошел первый с ключом от погреба. Заяц нес свечу и освещал лестницу. У двери погреба, служившего тюрьмою Публиколе, Брюле прислушался: слышалось громкое храпение.
— Он спит, — сказал Брюле.
Фермер взял ружье в руку и осторожно отворил дверь, в то же время Заяц направил вперед свечу, но храпение продолжалось. Тогда отец и сын его приметили Публиколу, лежавшего на спине; ноги и руки его были по-прежнему крепко связаны.
— Хорошо, — сказал Брюле, которому не пришло в голову осмотреть веревки, — он, верно, был пьян вчера вечером и теперь просыпает хмель.
— Вы сюда посадите Курция? — спросил Заяц.
— Разумеется.
— Зачем?
— Они будут беседовать между собой, — с насмешкой сказал Брюле.
По приказанию отца Заяц воротился наверх, и два солэйских лакея схватили Курция, который ругался и кричал, и спустили его в погреб. Но крики Курция не разбудили Публиколу.
— Берегись, гражданин! — сказал Брюле Курцию. — Ты разбудишь твоего товарища.
Положив его рядом с Публиколой, Брюле вышел из погреба, запер дверь и положил ключ в карман.
— Теперь, — сказал он Зайцу, — мы с тобой закусим и выпьем.
— Как скажете, — отвечал Заяц.
Они прошли в столовую. Доверие, которое Машфер оказал Брюле и его сыну, произвело странное впечатление на людей замка, по большей части прежних служителей дома де Верньер, заклятых врагов Солероля и преданных его жене. Между ними был старик, по имени Клеман, бывший камердинером покойного маркиза. Клеман немного из трусости, а немного из преданности к Элен де Верньер остался в Солэе и сохранил некоторую власть над слугами. Между тем как Брюле и Заяц запирали Курция в погреб, где спал пьяный Публикола, Клеман говорил таким образом с людьми замка:
— Мои добрые друзья, я думал так, как вы, что Брюле, всегда слывший честным человеком, был каналья, и все это думали так, как я, видевши, что он был на «ты» с этим негодяем Солеролем; но теперь надо признаться, что это было притворство.
— А! Вы думаете, дядя Клеман? — наивно спросил один лакей.
— Думаю ли! Доказательством служит то, что он выдал Солероля Машферу.
— Это правда.
— Итак, я думаю, что ему надо повиноваться.
— Как вам, — сказали несколько голосов.
Поэтому, когда Брюле вышел из погреба в столовую, ему поклонились, как хозяину.
— Что ты об этом думаешь? — сказал фермер, толкнув Зайца под локоть.
— О чем? — спросил Заяц.
— Видишь, как к нам почтительны!
— О да! Не велеть ли подать нам жареного цыпленка, папаша?
— И лучшего вина!
Заяц ударил кулаком по столу и стал приказывать. Лакеи спешили служить. Отец и сын сели за стол и ели, как дворяне. Они напились старого вина и начали разговаривать:
— Что вы думаете обо всем этом, папаша?
— Это зависит от того, каков будет конец, — отвечал Брюле, который, как хитрый бургундец, никогда не выражал ясно своих мыслей.
— Мне кажется, однако, что мы здесь, как у себя дома.
— Еще бы!
— И делаем здесь, что хотим.
— При Солероде было то же самое, а теперь этому скоро будет конец.
— Как это?
— Если роялисты будут иметь успех, я сделаюсь опять фермером.
— Так!
— А если не успеют, то им перережут шею и нам также, но это все равно, — продолжал Брюле, на минуту нахмуривший брови, — я не раскаиваюсь, что я переменил начальника.
— И я также, платят хорошо.
— А я мщу, — сказал Брюле с мрачным видом.
— Так как мы одни, скажите, папаша, мне, как вы думаете, убьют они Солероля?
— Еще бы!
— Но когда?
— Машфер дал мне обещание уведомить меня, когда час Солероля пробьет… О! — прибавил Брюле, сжав в руках ручку ножа. — Если им понадобится палач, я готов. Я изрублю его в куски, как сосиску.
— Вы его очень ненавидите?
— Он хотел отнять у меня твою мать…
Заяц, сделавшийся философом, слегка пожал плечами.
— Это все глупости! — сказал он. — Самое главное, что нам дадут денег, сколько мы захотим…
При слове «деньги» Брюле, погрузившийся в мрачные размышления, вдруг вздрогнул.
— Здесь должны быть деньги, — сказал он.
— Это правда, — отвечал Заяц.
— У начальника бригады были деньги, у мадам Солероль, которая убежала чуть не в рубашке, также были…
— Притом есть белье и столовое серебро.
Брюле пожал плечами.
— Нет, — сказал он, — этого грабить нельзя.
— Почему?
— Потому что рано или поздно надо будет возвратить серебро или белье.
— А деньги не возвращаются, — сказал Заяц с простодушным видом, который тотчас внушил подозрение его отцу.
— Конечно, нет.
— Как это?
— У Солероля были деньги или нет, но так как он не рассказывал о своих делах жене…
— Она не знает ничего.
— Решительно ничего. Если мы найдем деньги, от нас их не потребуют.
— Это правда, папаша.
Заяц принял веселый вид и налил себе вина.
— Ты приходил в замок чаще меня и, наверное, знаешь более меня привычки Солероля.
— И да, и нет. Вот, например, я никогда не знал, куда он кладет деньги, — холодно сказал Заяц.
Брюле искоса посмотрел на сына, потом опять налил ему вина. Но Заяц сказал ему:
— Вы напрасно хотите напоить меня пьяным. Я буду пьян, как стелька, но ничего не скажу.
— Даже отцу?
— По двум причинам: во-первых, каждый за себя — прекрасная пословица.
— А во-вторых?
— Я решительно ничего не знаю.
— Правда? — спросил фермер, прямо смотря в лицо сыну.
Заяц бесстрастно выдержал блеск отцовского взгляда.
