Сломанная голубятня, цель их ночной прогулки, была старой башней, которая прежде замыкала феодальную ограду первого замка. Сделавшись голубятней в последнем столетии, она была разрушена молнией в одну бурную ночь, и бывшие владельцы Солэя никогда не думали восстанавливать ее. Ее разрушенные стены были окружены густым кустарником. Но так как ночь была лунная, Заяц легко пробрался и остановился только у входа в погреб, о котором он говорил. Этот вход также был закрыт кустарноком, и в него вела лестница из нескольких ступеней. Странное дело! Внизу этой лестницы была дверь. Заяц первым вошел в погреб; там он вынул из кармана кремень и огниво и зажег кусок дерева, вырезанный из середины молодой сосны и весь покрытый древесной смолой; потом он воткнул этот факел между двух камней в своде погреба. У Брюле было на плече ружье, а под мышкой заступ.
— Работайте, папаша, — сказал Заяц, — так как заступ у вас.
— Постой, — возразил Брюле, — не надо, чтоб нам помешали.
Он запер дверь и положил возле нее большой камень.
— Где надо копать? — спросил он.
— В этом углу, за кустарником.
Брюле начал копать землю. Когда он выкопал на фут глубины, заступ его наткнулся на что-то жесткое, и блеснула искра.
— Вот сундучок, — сказал Заяц.
Брюле наклонился, оставив заступ, и руками вынул железный сундучок, который был очень тяжел.
— Трудно будет открыть, — сказал Заяц.
— Я берусь за это, — отвечал Брюле.
Он поднял заступ, чтобы сломать сундучок, но Заяц остановил его.
— Позвольте, — сказал он. — Разве мы не будем бросать жребий?
— Будем, — отвечал Брюле.
Он сильно ударил заступом по сундучку, но сундучок остался цел.
— Зачем ломать? — сказал Заяц. — Гораздо легче так унести.
— Это правда.
Заяц вынул из кармана экю с изображением короля Людовика XVI.
— Вам говорить, папаша, — сказал он.
— Решка! — вскричал Брюле.
Заяц подкинул монету.
— Орел! — сказал он, когда экю упал. — Вы проиграли, папаша.
Он бросился на сундучок, но Брюле встал перед дверью и сказал:
— Ты ошибся.
— Вы сказали «решка», а это орел, папаша.
— Говорю тебе, ты ошибаешься…
— А я вам говорю, что я выиграл.
— Нельзя выиграть, мой милый, когда имеешь, как ты, голову навыворот. Зачем ты забыл свое ружье?
— Пустите меня! — закричал маленький негодяй, схватив сундучок обеими руками.
— Послушай, если ты сделаешь шаг, я выстрелю! А ты знаешь, здесь выстрелы шума не делают.
Заяц не обратил внимания на эту угрозу и сделал шаг вперед.
— Тем хуже! — заворчал Брюле.
Он спустил курок, раздался выстрел, но Заяц стоял на ногах.
— Вы дурно стреляете, папаша, у вас дрожит рука, — с насмешкой сказал мальчуган.
Он сделал еще шаг. С глазами, налитыми кровью, потеряв голову, фермер видел перед собой только врага и выстрелил во второй раз. На этот раз Заяц захохотал.
— Ну, добрый вы отец, нечего сказать! — проговорил он. — Если бы я не позаботился вынуть пули из вашего ружья, вы убили бы вашего сына.
Брюле с бешенством вскрикнул. В то же время быстрее молнии Заяц вынул из-под блузы пистолет и прицелился в Брюле.
— Этот заряжен, — сказал он, — и уж я то в вас не промахнусь…
LXIV
Между тем как Брюле дрожал перед заряженным пистолетом Зайца, другие происшествия происходили в замке Солэй.
Читатели помнят, что Курций, обвиненный в помешательстве, был связан и брошен в погреб, уже служивший тюрьмою Публиколе, который храпел. Ошеломленный Курций не приметил сначала его, хотя в погребе царствовал полусвет. Курций кричал и ругался.
— Не угодно ли замолчать? — закричал Публикола, вдруг переставший храпеть.
— Публикола! — воскликнул Курций.
— Он самый.
— И ты тоже заперт?
— Да.
— И связан так же, как и я?..
— Не совсем… Посмотрите…
Публикола сбросил с себя веревки и встал на ноги.
— А! Ты меня развяжешь, — сказал Курций плачущим голосом.
— Нет.
— Отчего?
— Оттого, что вы не сумеете связать себя так, как я. Я вам развяжу руки и ноги сегодня вечером, после того, когда нам принесут есть и когда нам нечего будет уже опасаться прихода наших тюремщиков.
— Ты разве не спал?
— Нет.
— Ты не был пьян?
— Меня протрезвило то, что случилось нынешнею ночью.
— Я думаю, что произошло что-нибудь ужасное. Они убили моего бедного друга Солероля?
— Нет, не его.
— Кого же?
— Сцеволу.
— Они убили Сцеволу, говоришь ты?
— Это Брюле воткнул ему нож в горло.
— Но, стало быть, этот негодяй нам изменил?
— Как же! Он выдал и начальника бригады.
— Кому?
— Роялистам. Они увезли его в прошлую ночь.
— А теперь, верно, убили?
— Это вероятно.
— И нас также убьют?
— Если мы не успеем убежать.
— Это как?
— У меня есть планы… Вы увидите…
Публикола подошел к отдушине, выходившей на внутренний двор замка. Двор был пуст.
— Когда наступит ночь, — сказал он, возвращаясь к Курцию, который все еще лежал на спине, — мы постараемся улизнуть.
— Но как?
— Через эту отдушину.
— Она с железной решеткой.
— Мы ее подпилим.
— Чем?
— Ведь у вас есть часы?
— Есть!
— Мы употребим пружину.
Курций предался тогда всем восторгам надежды на свободу и мщение.
— Я отправлюсь в Оксерр, — сказал он, — соберу всех добрых граждан и пойду на роялистов.
Курций опять принимался за свою мечту о будущем военном министре. День прошел, и им есть не принесли.
— Я умираю от голода! — пробормотал Публикола.
Время от времени он ложился под кран бочки. Когда наступила ночь, Публикола и Курций начали подпиливать пружиной от часов железные перекладины, сменяясь поочередно. Это происходило тихо, но очень долго. Несколько раз оба пленника принуждены были прерывать свою работу. Брюле и Заяц прошли через двор. Публикола, увидев, что Брюле с ружьем, сказал Курцию:
