Фрегат был весь в пробоинах; пароход оставался практически невредимым.
Под стенами фортов он прошел под исступленные крики встречающих.
Но — странная штука — среди хвалебных слов, адресованных корсару, нередко встречались такие: «малец», «пацан», «ангелочек». Чаще говорили: «золотоволосый мальчуган», чем «золотоволосый корсар».
Чужеземцы этим, разумеется, были крайне удивлены.
Но изумление их удвоилось, когда они смогли разглядеть на полуюте парохода его капитана.
Команда, черная от пороха, вооруженная до зубов, в пестрых восточных одеждах, выстроилась на палубе: солдаты — застыв в неподвижной стойке, матросы — у снастей, офицеры, большинство из которых были еще подростками, — собравшись у банки вахтенного.
На корабле этого корсара царил полный порядок; и матросы, и офицеры выглядели весьма внушительно; на борту стояла мертвая тишина; такая же охватила и толпу, внимательную и взволнованную.
Все взгляды были прикованы к капитану, которому удалось установить на судне столь строгую дисциплину.
То…
То был мальчишка!
Впрочем, в свои шестнадцать он и не мог выглядеть мужчиной.
Одетый на европейский манер — брюки из белого тика, стянутые на боку поясом, легкую куртку с капюшоном, какие носят неаполитанцы, — с непокрытой головой, этот необычный капитан звонким голосом отдавал команды, которые рупор доносил до набережной.
Была ночь, но при свете сверкающей луны и искрящихся звезд зрители легко различали очаровательную головку этого юноши, чьи густые вьющиеся светлые волосы спадали на плечи, отбрасывая под освещавшими их серебряными лучами коричневато-желтые отблески.
Позади корсара, в костюме неаполитанского моряка, почтительно и смиренно держался огромный матрос, двухметровый великан. Должно быть, он-то и служил своего рода могучей рукой, исполнявшей волю золотоволосого. Во взгляде капитана сквозили уверенность и расчетливость. Внезапно его звонкий голос прокричал:
— Стать на якорь!..
Якоря упали, и пароход остановился.
В ту же секунду толпа, захлопав в ладоши, нарушила тишину громогласными здравицами; форты по приказу дея громыхнули из всех орудий, словно приветствовали коронованную особу; тысячи барок поспешно устремились к корсару: овация переросла в шквал исступленного восхищения.
И все потому, что жители Алжира обожали Корсара с золотыми волосами.
И все потому, что этот паренек совершал невероятные геройства под флагом дея.
И все потому, что он заслужил репутацию, которой завидовали старейшие капитаны.
Его лучистая молодость, невероятная ловкость, отчаянная храбрость, загадка его жизни окружили паренька ореолом славы, завоевали ему горячие симпатии масс и дружбу и восхищение великих мира сего.
Дей собственной персоной причалил на шлюпке к кораблю Корсара.
Когда он взошел на палубу, команда приветствовала его ружейным залпом, барабаны застучали на французский лад и тотчас же были поддержаны трубами горнистов.
Юноша вышел навстречу дею и приветствовал церемонно, но Хуссейн притянул его к себе и порывисто обнял.
Затем, глядя на корсара с отеческой нежностью, он сказал:
— Становись мусульманином, я разрешаю.
— Спасибо за предложение, сидна, — твердо отвечал юноша. — Но я не хочу никакой религии — ни христианской, ни еврейской, ни кальвинистской, ни какой-то другой.
Не став настаивать, Хуссейн сменил тему разговора:
— Откуда у тебя этот пароход? — спросил он.
— Этого я сказать не могу, — промолвил юноша. — С владельцем судна мы не знакомы.
— Так он столь же таинственен, как и все прочие? — заинтригованный, спросил дей.
— Кто знает, возможно, у меня всегда был один и тот же покровитель.
— Где ты раздобыл этот трехмачтовик?
— В водах Неаполя. Он плавал под американским флагом.
— Отличный улов!
— Рад стараться. Инструкции моего арматора позволяют мне надеяться на то, что в один прекрасный день я смогу покуситься и на нечто большее; возможно, приведу тебе фрегат.
— С этим суденышком?
— Именно. Он загадочный, мой корабль, загадочный, как и я сам, как мой арматор, как все, что ко мне относится.
Юноша поднялся на мостик и скомандовал боевую тревогу, после чего вполголоса отдал еще одно распоряжение.
Внезапно судно с поразительной быстротой начало уходить под воду.
На лицах дея и сопровождавших его офицеров отразилось изумление.
Вода доходила уже до палубы.
— В чем дело? — вопросил Хуссейн.
— Долго объяснять, господин. Пригласи своего смиреннейшего слугу к столу, поставь перед ним бутылку испанского вина, любить которое позволяет твоя религиозная щепетильность, и пусть ему прислуживает прекрасная европейская невольница, которую он сможет увести с собой после ужина, пусть Хуссейн Великолепный попотчует Корсара с золотыми волосами, и Корсар с золотыми волосами расскажет кое-что Хуссейну Великолепному.
— Пойдем! — поспешно произнес дей. — Пойдем, сын мой. Мой дворец в полном твоем распоряжении.
— Секундочку! — промолвил юноша, улыбнувшись этой спешке. — Прежде чем я отправлюсь за тобой, позволь мне совершить акт правосудия.
— Ты должен вознаградить кого-то?
— Конечно же нет. Сражение как таковое даже и не начиналось, но как только встал вопрос о защите трехмачтовика, один из моих офицеров нашел способ себя обесчестить.
Он подал знак.
Привели юношу.
То был племянник аги, родственник Хуссейна, представитель одной из самых знатных алжирских семей.
— Как! — воскликнул дей. — Мехмет оказался трусом?!
— Он отказался возглавит группу из десяти человек, дабы сопроводить трехмачтовик к берегу.
— И как ты намерен поступить?
— А вот как.
И быстрый как молния, Корсар с золотыми волосами выхватил из-за пояса пистолет и вышиб офицеру мозги.
Несчастный свалился на палубу.
Хуссейн побледнел от гнева.
Он-то полагал, что дело ограничится внушением, и даже думать не мог, что Паоло посмеет пустить в расход его родственника; то был неслыханный проступок.
Рука дея потянулась к поясу.
Ничуть не смутившись, юноша взвел второй курок пистолета.
Он не опустил глаз под разъяренным взглядом Хуссейна, некогда такого же отважного солдата, как и он, а сейчас абсолютного правителя Регентства, Хуссейна, по одному лишь слову которого он мог лишиться головы…
