Паоло пробудился первым и позвал товарища.
Покинув гамаки, они решили прогуляться по саду.
— Выглядишь каким-то встревоженным, — заметил Людовик.
Во взгляде Корсара с золотыми волосами читались грусть и беспокойство.
— Просто, дорогой друг, я злюсь на самого себя, — вполголоса сказал юноша Людовику.
— Но из-за чего?
— Из-за собственного бессилия.
— Не понимаю.
Паоло еще больше понизил голос.
— Этот еврей, — промолвил он, — нас подавляет. Он — наш господин. Он — наш бог.
— И дает нам это почувствовать! — сказал Людовик.
— Он обещал нам вечную жизнь.
— Не совсем. Он гарантировал нам болезни и страдания. Мы должны будем рисковать ради него жизнями, а что если мы вдруг умрем?
— Наверное, так и будет. Мы как два кувшина… которые в конце концов разбиваются. Вот и мы разобьемся, но он получит наших сыновей.
— Которых мы отдадим в рабство этому старому эгоисту, обречем на смерть в сражениях.
— Причем в сражениях, им же и развязанных.
— В сущности, наша роль отвратительна.
И Паоло, содрогнувшись от гнева, добавил:
— И это я, который жаждал свободы! Я, который хотел сам решать, что и как мне делать!.. Порвем с евреем!
Людовик посмотрел на друга с удивлением.
— Как? Ты откажешься от его протекции?
— Почему нет?
— От обещанных наслаждений?
— Я создам себе другой рай. К тому же клетка, пусть даже золотая, пусть даже безразмерная, есть всего лишь клетка. А я люблю летать свободно.
— Но как же молодость, которую он обещал нам сохранить?
— У каждого возраста свои прелести. И потом, он еще не владеет секретом вечной жизни: он его пока не нашел. Кто знает — вдруг он нас надует? Подобные люди все немного безумны. Конечно, он обладает огромными познаниями; он творит чудеса; но загадки жизни ему недоступны, а он не настолько гениален, чтобы так просто сорвать печать, оставленную на книге бытия самой природой.
— Тут я с тобой согласен.
— Вернувшись к привычной жизни корсаров, мы всегда найдем на земле спокойный уголок, где сможем отдыхать после всех этих треволнений рядом с нашими женами. В Индии есть пейзажи, не менее живописные, чем эти; там мы и построим себе дворцы. Разве не сумеем мы разбогатеть сами, без его помощи? Кто помешает нам стать королями? И потом, — сказал Паоло, — я люблю, я обожаю эту девушку, пусть и видел ее лишь мельком.
— Я тоже люблю свою блондиночку.
— Впрочем, еврей уже дал нам понять, что этих женщин нам придется заслужить. Видимо, он хочет, чтобы мы совершали геройства, в обмен на которые он будет разрешать нам целовать тех, кого мы любим; он станет отмерять нам любовные ласки.
— Как это гнусно!
— Так что — мятеж?
— Да, мятеж!
— Но будем осторожными, иначе он нас уничтожит.
— И скрытными!
Людовик на какое-то мгновение задумался.
— Скоро старик вернется в Алжир! Сцапав его там, мы сможем заставить его отдать нам наших женщин.
— Так мы и сделаем! Только неплохо было бы подумать над планом…
— Мы восстанем против него! — воскликнул Паоло. — И не просто восстанем, а поведем против него непримиримую борьбу! Двое невежественных парней — а следует признать, что в этом отношении нам далеко до него — против старца, обладающего ужасными способностями!.. Безумная затея!
— Сражение демонов с Богом! И да будет ад!
— Да, пусть будет ад, — сказал Паоло, сверкнув глазами. — Мне больше нравится сраженный дьявол, и я бы предпочел уступить в этой битве, но сохранить свое достоинство, остаться великим в поражении, чем победить, но даже в триумфе не иметь возможности добиться покорности от противника.
Друзья крепко обнялись.
Вдруг откуда ни возьмись появился Иаков и смерил их пронизывающим насквозь взглядом.
Людовик потупил взор, Паоло же глаз не отвел.
Почувствовав в этом взгляде неожиданную твердость, старый еврей вздрогнул.
— Что это было? — спросил он.
— Людовику вздумалось обнять меня, — холодно промолвил Паоло.
— Зачем?
— Да так, в дурацком порыве.
— Глупец!
— Ну да, глупец. Он признался мне, что ему нравится моя женщина; я ответил, что предпочитаю его дружбу всем женщинам мира и не стану сердиться на него из-за этого признания, как и не буду ревновать.
Людовик напустил на себя смущенный вид.
— Ты лжешь, Паоло! — сказал еврей. — Ты лжешь, несчастный!
Паоло решил, что Иаков обо всем догадался.
Но еврею, напротив, показалось, что юноша сказал ему правду.
— Ты думаешь, что был искренен, но обманываешь самого себя. Ты ревнив; гордость не позволяет тебе признать это, но сердце твое протестует.
— Вот уж действительно: ничего от тебя не утаишь! — воскликнул Паоло, входя в роль. — Что ж, признаюсь: ты прав. Сердце мое противится этому, но она всего лишь женщина; друг значит для меня больше, чем любовница, и я никогда не сделаю моего спутника, мое второе «я», несчастным из-за вздорной ревности. После того как эта женщина станет моей, я не буду иметь ничего против того, чтобы Людовик провел с ней ночь.
Еврей улыбнулся.
— Как тебе будет угодно! — сказал он. — У тебя железный характер. Не думал, что в свои семнадцать лет ты сможешь обуздать глупые предрассудки. Ты далеко пойдешь, Паоло. Но следуйте за мной…
— Куда?
— На землю.
— Вот те на! С чего бы?
— Лишь почувствовав скуку жизни реальной, вы сможете по достоинству оценить ту искусственную жизнь, которую я даю вам здесь; мне нужно, чтобы, по контрасту, вернувшись сюда вечером, вы жаждали удовольствий. Я хочу усилить ваши способности. Мне нужны красивые дети.
Паоло с трудом обуздал подступивший гнев; внутри у него все кипело.
Он был глубоко задет той бесцеремонностью, с какой Иаков распоряжался ими, и понял, что то же, если он и дальше будет сидеть сложа руки, ждет и его потомство.
Людовик скрыл свое отвращение за непринужденным смехом — он умел изображать из себя простака.
Иаков не заметил нахлынувших на Паоло эмоций.
Старый еврей, как это бывает с сильными мира сего, ценил себя очень высоко. Он не думал, что эти дети способны его разыграть, и чувствовал такое над ними превосходство, что относился к ним с пренебрежением; он ни о чем не догадался.
