— Вот как? И почему же?
— Когда в семье есть красивый, талантливый ребенок и другой, которому больше всего в жизни подходит роль злодея в какой-нибудь мелодраме, можно быть уверенным в том, что первый, старший, — от любовника, а второй — от супруга; по любви таких зачать невозможно.
Хорошенько обдумав эту глубокую мысль, герцогиня нашла ее справедливой и промолвила:
— Должно быть, ты права. Но я продолжу. Примерно через месяц после смерти брата этот Гаэтан, с письмами в руке, принудил меня стать его любовницей, и с тех пор я вынуждена ему во всем подчиняться. Мне приходится беспрестанно хлопотать за этого подлеца, оплачивать его карточные долги. Он бьет меня, на деньги короля содержит девушек, наконец… он относится с пренебрежением; стоит ему меня захотеть — и я вынуждена разыгрывать перед этим господином любовную комедию. Он постоянно уничтожает меня своим презрением. Если бы ты знала, как мне бывает стыдно!.. Не далее как вчера он стегал меня хлыстом. Но что я могу поделать? У него мои письма.
— И зачем только, мадам, вам понадобилось их писать?
— Ах, Люсиль, никогда больше не напишу мужчине ни строчки; этот урок я усвоила на всю жизнь.
— Будь я на вашем месте, госпожа герцогиня, я бы все рассказала королю и добилась бы того, чтобы этого Гаэтана колесовали!
— Несчастная!.. И что тогда, по-твоему, будет со мной?
— Бог ты мой, мадам, да он вас простит… Мужчины… им не свойственно долго злиться на женщин… они быстро забывают прошлые измены.
— Только не король. Он не пожалеет ни Гаэтана, ни меня; он ужасно ревнив.
— А по виду не скажешь.
— Это потому, что ревность его — совершенно иного, не знакомого тебе рода. Если бы ему стало известно, что женщина, удостоенная хотя бы взгляда его королевского величества, посмела отдаться кому-то еще, он был бы возмущен, но не как любовник, а как король. В любовь он привносит свои политические пристрастия.
— Вот чудак!
— Что-что?
— Чудак, говорю.
— Вижу, девочка моя, ты даже короля не боишься, — все ты воспринимаешь со смехом.
— Мадам, если бы Франческо любил меня, Франческо для меня был бы лишь Франческо, и никем иным.
— Ох! — воскликнула герцогиня. — Определенно, вы, француженки, обладаете магической властью над мужчинами.
Гордо вскинув голову, Люсиль продолжала:
— А что до вашего Гаэтана, то я бы от него избавилась.
— И как же?
— Сделала бы так, чтобы его убили.
— Убийство!
— Убили на дуэли. Пусть, мадам, я всего лишь и горничная весьма знатной дамы, но во многих вещах я разбираюсь гораздо лучше своей хозяйки. Будь я такой же красивой, такой же благородной, как она — завтра же пожелала бы быть королевой… Как и у вас, у меня был любовник, который хотел надо мной властвовать, держать меня в ежовых рукавицах. Он тоже меня поколачивал; я долго это терпела, но в один прекрасный день мне такая жизнь надоела. Этот парень был тогда унтер-офицером гусарского полка, бесстрашным малым и очень ловким в обращении с оружием. Я запретила ему приходить, но он все равно пришел, и не успела я возмутиться, как он вновь начал распускать руки. На следующий день, с разрешения хозяйки, я отправилась ужинать в находившийся у заставы ресторан с одной из подружек, которую я попросила взять с собой некого сержанта пехоты, ее возлюбленного, и друга этого парня, офицера, обучающего фехтованию, которого сержант нахваливал как самого искусного рубаку в полку. Этот офицер показался мне страшным, как смертный грех, глупым как пробка, но, как я уже сказала, он отлично фехтовал, и я стала его любовницей — из восхищения к его таланту и его тридцати или сорока дуэлям. Вскоре я устроила так, что мой новый и бывший любовники столкнулись друг с другом в одном из парижских кафе. Ссора, дуэль — и мой гусар погибает… Неужто, мадам герцогиня, среди дворян Неаполя не найдется ни одного умелого фехтовальщика?
— Увы, девочка моя, бесстрашных мужчин редко теперь встретишь при дворе короля Франческо, который, будучи самым симпатичным из известных истории тиранов, по примеру своих предков, продолжает способствовать вырождению дворянства. Гаэтан известен как великолепный стрелок; поговаривают, в Париже, где он был по делам, он кого-то даже убил на дуэли, так что можешь быть уверена, что наши молодые люди не осмелятся помериться с ним силами, хотя тому, кто бы на это решился, наградой была бы моя любовь. Но постой… Какой-то шум…
Действительно, кто-то поднимался по лестнице.
Шаги приближались.
— Это он! — воскликнула герцогиня. — Останься.
И лицо молодой женщины исказила гримаса отвращения.
Глава VIII. Синьор Гаэтан
Паоло, которого теперь от замочной скважины было не оторвать — так его заинтересовало услышанное, — увидел, как в комнату вошел высокий, стройный, бледный молодой мужчина с физиономией висельника, несколько облагороженной дерзостью богатого вельможи, привыкшего ценить себя высоко.
«Мерзкий тип!» — подумал Паоло.
И вместо того чтобы слушать дальше, тотчас же покинул свой наблюдательный пост.
Бесшумно — мягкие ковры приглушали шаги — он осмотрел будуар и обнаружил скрытую ярким занавесом дверь; она вела в соседнюю комнату.
— Инструменты, — прошептал он.
Безмятежно лежавший на софе и даже немного задремавший Вендрамин (великан не сомневался, что за счет его силы — с одной стороны, и сообразительности Паоло — с другой, выйти из этой заварушки целыми и невредимыми им не составит труда) вскочил на ноги и передал Корсару инструменты.
— Да не шуми ты так! — сказал Паоло.
— Хватит уже! — отвечал великан. — Меня переполняет желание спуститься вместе с тобой во двор, поколотить слуг, выломать ворота, если мне откажутся их открыть, и спокойно уйти восвояси.
Паоло строго приложил палец к губам; пожав плечами, Вендрамин умолк.
Отперев дверь отмычкой, Корсар оказался в просторной гостиной, за которой, судя по всему, находилась выходившая в коридор прихожая.
Поочередно открыв двери, ведущие в прихожую и вестибюль, юноша высек огонь и зажег порядка шестидесяти свечей на люстре.
— Что ты намерен делать? — изумленно спросил Вендрамин.
— Сейчас увидишь.
— Но сюда кто-нибудь придет!
— Черт побери! Именно это мне и нужно!
— Будет драка?
— Не думаю.
Паоло снял свою бархатную маску и защищавшую голову стальную каску, и его роскошная золотистая шевелюра волнами растеклась по черному плащу.
— Делай, как я! — сказал он.
Великан последовал его примеру.
Будучи любопытным, как дитя, он сгорал от нетерпения.
