— Так вы, приятель, хотели разоблачить весь этот фарс?
— Да, преподобный отец, но вы меня опередили.
Вендрамин осмотрелся кругом; в прихожей никого не было.
Снаружи, за дверью, находились постовой швейцарец и дежурный секретарь.
Прислонившись спиной к стене и навалившись на тяжелую алебарду, швейцарец спал. Что до секретаря, то, развалившись в кресле, он дремал; до Вендрамина доносился его храп, — так обычно храпят люди, пытающиеся справиться с сонливостью.
Решившись, Вендрамин начал копаться в складках своего платья.
Секретарь суда заметил его жест и, не зная как интерпретировать молчание преподобного отца и его поведение, обеспокоенно спросил:
— Что вы задумали?
Рука Вендрамина уже нащупала кинжал, и с видом человека, желающего сделать серьезное признание, он поманил собеседника пальцем.
Секретарь наклонил голову.
— Отойдем в сторонку, — сказал Вендрамин.
И он увлек секретаря под люстру.
То был один из тех осветительных приборов, что весом своим способны раздавить человека; Вендрамин подвел секретаря под острый шпиль, коим оканчивалось эта громадная штуковина из стекла и меди, и промолвил:
— Я хотел вам сказать, что вы глупец.
И, так как секретарь продолжал смотреть на него непонимающими глазами, Вендрамин резко выбросил руку вперед и схватил его за горло.
Писарь не успел даже вскрикнуть.
Взмахнув другой рукой, Вендрамин размозжил голову несчастного доносчика рукоятью кинжала, а затем со всей силы потянул на себя люстру.
Цепи, поддерживавшие светильник, не выдержали, и вся эта груда гирлянд, стекла, металла и свечей с оглушительным грохотом рухнула на паркет.
Вендрамин выгнул спину дугой, и весь удар пришелся на него.
Но великан был столь силен, что, обрушившись на него, подобная ноша заставила его лишь присесть, и теперь он держал ее на своих плечах.
Рядом, мертвый, лежал секретарь суда, сам же Вендрамин получил лишь незначительные царапины.
Он завопил во все горло, но пользы это не принесло.
Разбуженный грохотом, швейцарец внезапно закричал:
— В ружье!
Похватав алебарды, постовые поспешили на крик.
Вокруг упавшей люстры, как безумный, уже суетился секретарь королевской канцелярии.
Зажав в руке шпагу — он жил в постоянном страхе заговоров, — в прихожую выскочил король; следом, размахивая револьвером, выбежал Луиджи.
Со всех сторон к месту происшествия бежали лакеи и богатые вельможи, субретки и придворные дамы, чиновники и офицеры, даже сама королева, словом — все обитатели дворца.
Тело секретаря суда, легкое, как перышко, подняли и унесли.
Вендрамин издавал стоны, от которых тряслись стены; в прихожей стоял адский шум.
Мгновенно оценив обстановку, король Франческо воскликнул:
— Черт побери! Столько шума из-за такого пустяка!.. Всего-то и случилось, что придавило какого-то секретаря суда! Главное — преподобный отец жив! Случись обратное, я был бы весьма опечален; но эти писаки не стоят того, чтобы весь дворец из-за них стоял на ушах, и даже королева проявляла беспокойство… Расходитесь, господа, идите спать.
И, повернувшись к королеве, он промолвил:
— Спокойной ночи, сударыня.
Король пребывал не в лучшем расположении духа; трусом он не был, но все эти крики немало его перепугали.
Вендрамин продолжал орать во всю глотку.
— Прошу вас, преподобный отец, — сказал Франческо, находя выход своему гневу, — замолчите. От ваших воплей у меня лопаются перепонки.
Но Вендрамин заголосил еще громче — ни один бык никогда так не ревел!
— Трех швейцарцев сюда! — крикнул тогда король.
И этим крепышам из зеленой Гельвеции он приказал:
— Поднимите люстру.
Как ни старались швейцарцы исполнить его указание, все было тщетно.
— Ну же, парни, помогите своим товарищам! — воскликнул король.
Вокруг люстры столпился весь пост.
Но, как часто бывает в подобных случаях, чем больше народу, тем медленнее продвигается дело.
Действовали все эти здоровяки столь несогласованно, что люстра накренялась то влево, то вправо, вследствие чего дворец оглашался все новыми и новыми гневными возгласами Вендрамина.
В какой-то момент острый шпиль люстры ссадил великану кожу на спине, и тот испустил ужасный крик, напоминавший скорее рычание льва.
Швейцарцы в испуге попятились, но Вендрамин, одним усилием своей могучей мускулатуры, приподнял люстру, отшвырнул ее в сторону и, распрямившись, сжал в кулаки руки и обвел окружающих кровожадным взглядом.
— Где, — воскликнул он, — тот мерзавец, что расцарапал мне бок?
Лишь Богу известно, осмелился ли хоть один из швейцарцев ему ответить; пост напоминал в тот момент стадо овец, увидевших перед собой разъяренного нубийского льва.
Да что швейцарцы — даже король пришел в замешательство!
И было от чего: какой-то монах поднял и, словно перо, отбросил в сторону люстру, которую едва смогли расшатать десять здоровенных швейцарцев!
Франческо не верил своим глазам; Вендрамин же потирал бок.
— Сводники! — рычал он. — Безбожники проклятые! Швейцарские бездельники! Грязные любители молока и пива! Только приблизьтесь еще ко мне — и я вам вот этими вот руками языки повырываю!
И он продемонстрировал постовым свои огромные ручищи.
Король счел за благо вмешаться:
— Сжальтесь, преподобный отец, над моими солдатами; они сделали все, что смогли.
При виде короля Вендрамин, который на секунду забыл, где он находится, мгновенно взял себя в руки и сделался смиренным и тихим, аки агнец.
— Ах, сир, — промолвил он. — Какое потрясение! Ваше величество должны понять мои эмоции; я чуть не умер от страха. Эта люстра могла меня раздавить.
— О, такое вряд ли возможно, преподобный отец! Какая люстра на вас ни упади, вы отделаетесь лишь несколькими синяками, в то время как если на люстру упадете вы, она, вероятно, превратится в лепешку!
Немного смутившись, Вендрамин решил прикинуться обессилевшим.
— Чувствую, мне вот-вот откажут ноги, — пробормотал он. — Если позволите, Ваше Величество, я присяду, пока не упал в обморок.
Король посмотрел на монаха с сочувствием.
— Кресло преподобному отцу! — воскликнул он.
Вендрамин, с видом человека, изнемогающего от усталости, опустился на сиденье, но ножки кресла надломились, и мнимый преподобный отец растянулся на паркете посреди груды обломков.
