Его Величество были глубоко тронуты подобным проявлением симпатии, но даже оно не смогло заглушить всю горечь печали, которую они испытали в связи с необходимостью применить силу в отношении горстки недовольных политикой властей либералов».
— Ах, сир! — рассмеявшись, промолвил Луиджи. — Если вас, не дай Бог, когда-нибудь свергнут с престола, я бы посоветовал вам пойти в журналисты — думаю, на этом поприще вы достигнете блестящих успехов.
С этими словами министр откланялся…
На следующее утро порт пришел в движение с первыми же лучами солнца.
День обещал быть чудесным.
Лотерея была назначена на то же время, что и казнь, которая должна была состояться в семь часов утра, но нетерпеливый народ уже заполнял набережные.
Дома оставались лишь единицы.
Томбола для неаполитанцев — это страсть, но увидеть казнь — не менее заманчиво.
Корсару это было отлично известно, но знал он и то, что лаццарони, ни секунды не колеблясь, выберут из этих двух удовольствий первое.
И все же, во избежание упреков в том, что лотерея проходит в одно время с казнью, Корсар попросил Луиджи распустить слух о том, что казнь состоится лишь в десять часов.
Вот почему уже с рассветом во всех гаванях и на всех улицах Неаполя наблюдалось смятение; от двадцати до тридцати тысяч человек спешили к месту проведения томболы.
Странная штука!
В этой огромной толпе царил полнейший порядок; методично и поквартально, люди выстраивались в колонны, каждой из которых командовал какой-нибудь влиятельный товарищ, и вот почему.
Нужно было осуществить две операции: раздать билеты и исключить из числа соискателей призов мнимых рыбаков и лаццарони.
Множество ремесленников и мелких буржуа пытались затесаться среди рыбаков и людей улиц; их следовало разыскать и изгнать.
По этой причине Вендрамин на каждой из улиц выбрал синдика, своего рода старосту; этот синдик, человек преданный, получивший хорошее вознаграждение, введенный в курс дела и готовый бросить клич к мятежу, так вот, этот синдик должен был во время бунта взять на себя функции командира вверенной ему колонны.
Но прежде — эта процедура занимала около четверти часа — синдик производил тщательную инспекцию своего «войска».
Сопровождаемый четырьмя крепкими парнями, он то тут, то там находил лжерыбаков и лжелаццарони, которых тотчас же выхватывали из толпы, раздевали догола и прогоняли.
Подобным образом были выявлены около тысячи человек, которые тут же, на месте, лишались покрывавших их тело лохмотьев и возводились в состояние дикарей, к великой радости народа.
Мужчины, женщины, девушки, дети — все встречали гиканьем этих голодранцев, бичевали их и до колик в животе хохотали над их неудачей.
Невозможно передать, сколько шума, криков, безумного веселья было в этом зрелище; весь порт содрогался от звонких раскатов смеха — у народа был праздник.
Раздав билеты, Вендрамин поднялся на межевой столб, чем моментально привлек к себе все взгляды, и заговорил.
Тишина стояла такая, что его зычный голос был отлично слышен в обоих концах порта.
— Товарищи, — сказал великан. — Для того чтобы все испытали настоящие эмоции, получили истинное наслаждение от розыгрыша лотереи, нужно, чтобы каждый из вас мог собственными глазами видеть лоты, предлагаемые Королем песчаного берега.
— Браво! Браво! — закричала толпа, и раздались оглушительные аплодисменты.
— Для этого, — продолжал гигант, — вперед должны выйти самые маленькие. За ними станет ребятня постарше, затем — женщины и лишь потом — мужчины. Давайте, друзья, перестраивайтесь, как я сказал.
Поднялся такой шум, возня, суматоха, что словами и описать невозможно.
Наконец толпа выстроилась в восемь или десять рядов таким образом, что самые низкие оказались впереди, а самые высокие — сзади.
Без тумаков, раздаваемых налево и направо, подобная тяжелая работа пройти, конечно же, не могла.
— Больше не двигаемся! — бросил Вендрамин и испарился.
Народ повиновался; устремив взгляды на дом Вендраминов, люди замерли в нетерпеливом ожидании.
Вдруг на удалых жеребцах, за которыми тянулись сильно просевшие тележки, на набережную въехали смуглолицые мужчины в индийских одеждах, для людей непосвященных — слуги покровительствовавшего Паоло индийского принца.
На тележках стояли ящики с открытыми крышками.
Шествие началось.
Повозок было двенадцать.
Те из ящиков, что находились на первых тележках, содержали в себе самые разнообразные лоты.
Лоты восхитительные, блестящие, сверкающие!
Вся алжирская мишура переливалась золотом под ярким солнцем Неаполя.
Никогда не видевшие подобного великолепия, славные неаполитанцы пришли в полный восторг.
За первыми ящикам следовали семь огромных кофров.
В первом находились байоки, медные монеты вроде наших сантимов; очищенные морской волной они сверкали, как новенькие, помрачая зрение.
Второй сундук заключал в себе изделия из меди и серебра, третий — турецкие золотые монеты.
Четвертый кофр был полон искрящейся серебряной мелочи, пятый ломился от серебра и золота, шестой радовал глаз новехонькими цехинами и луидорами.
Наконец, в седьмом сундуке, помимо самых разнообразных золотых монет, имелось множество украшений, усеянных россыпями бриллиантов, сапфиров и топазов.
Общая стоимость лотов исчислялась весьма значительной суммой, но гораздо меньшей, чем можно было предположить с первого взгляда.
Но какой эффект на трепещущую толпу!
Какая приманка!
Ни единого крика!
Лишь восхищение, почти немое!
Когда тележки проезжали мимо, по рядам собравшихся пробегала дрожь; мужчины бледнели, женщины краснели.
Каждую повозку толпа провожала глухими, но глубокими, короткими, прерывистыми восклицаниями и робкими, едва слышными восклицаниями.
Паоло отлично знал Неаполь, его лаццарони и рыбаков.
Он умел зажечь толпу.
По его указке повозки медленно продефилировали вдоль набережной еще раз; так называемые слуги индийского принца перебирали золото лопатами.
Звук монет подействовал на людей не хуже электрического разряда — на сей раз толпа взвыла от восторга.
Стоя у окна, Паоло наблюдал за всей этой сценой с живым интересом.
— Прекрасно! — прошептал он. — Похоже, они уже готовы.
В этот момент к окну подошел посыльный и вручил юноше письмо.
Оно было от Кармен.
