Однако самые недавние исследования показывают, что Кентом в 1440-х годах если и управляли плохо, то не хуже, чем большинством остальных графств; нельзя сказать, что до 1448 года там отмечались серьезные свидетельства враждебности в отношении Сэя и его круга. В 1450 году Суффолк, Сэй и король стали жертвами неспособности правительства должным образом отреагировать на мнение населения и осознать всю значимость народного одобрения как одного из важнейших столпов государства Ланкастеров. С 1399 года политика основывалась на своеобразном диалоге с подданными, и их поддержка была жизненно необходимым оплотом королевской власти. Реакция короля на разрастание военного, финансового и политического кризиса конца 1440-х выразилась в бегстве из Вестминстера и вообще из политики. С 1448 года двор все больше кочевал, а задействованные в управлении (причем в самом непосредственном) люди сокращались. В свете сказанного действия короля и его окружения укрепляли ощущение, что в правительстве действительно собралась клика поглощенных исключительно своекорыстными интересами придворных. В отсутствие четких указаний из центра палата общин и то, что Джон Уоттс назвал «всеобъемлющей, широко известной и явно влиятельной критикой» королевского правительства, диктовали политическую повестку в 1449–1450 годах и задавали тон событиям
[47]. Эта критика в адрес алчных низкорожденных советников, разрушающих общее благосостояние, представляла собой общее место в политических рассуждениях позднего Средневековья, но в 1440-х годах палата общин была предоставлена самой себе и могла интерпретировать события во Франции и дома бесконтрольно, как ей заблагорассудится. В 1450 году парламент реагировал на политический процесс, подстегиваемый народным движением, ведомый слухами и сплетнями, балладами и плакатами, переписываемыми, выставляемыми в общественных местах и читаемыми вслух для обращения к максимально широкой аудитории. Язык с характерными приметами времени — предателями, скверными советчиками и особенно общим делом, — зазвучав неожиданно громко в 1450 году, стал образцом: так думали, говорили и писали о политике на протяжении целых двух десятилетий.
Сомерсет, Ричард Йоркский и кризис государственного совета
Ричард, герцог Йоркский (1411–1460), был крупнейшим магнатом своей эпохи и происходил от Эдуарда III как по отцовской, так и материнской линии. Он обладал самым значительным среди баронов середины XV века доходом (примерно 5000 фунтов в год) и был ключевой фигурой режима Ланкастеров, в первую очередь во Франции. Более того, этот вельможа очень четко осознавал собственное положение и знатность. Но что, вероятно, наиболее важно для политики 1450-х, другие тоже прекрасно знали родословную герцога Йоркского. В глазах мятежника Кэда он был «князь высокий и могущественный», призванный вместе с другими «истинными лордами» восстановить достойное управление
[48]. В апреле 1450 года отряд Генриха VI со свитой по пути в Лестер на заседание парламента подвергся нападению Джона Харриэса, шкипера из Йоркшира. Размахивая в воздухе цепом
[49], Харриэс заявил: «Герцог Йоркский, тогда бывший в Ирландии, должен таким способом бороться с предателями в лестерском парламенте и отмолотить их так же, как он молотил комья земли в этом городе»
[50]. Харриэса за эту выходку проволокли, повесили, выпотрошили и четвертовали
[51], однако он, по всей вероятности, выразил широко распространенное в простом народе убеждение, будто герцог Йоркский был ярым поборником реформ. Итак, в 1450 году Ричард, поначалу против воли, выдвинулся на передовые позиции как радетель за общественное благосостояние и своего рода противоядие против разрушительного правления Генриха VI.
По крайней мере до июня 1449 года — времени отбытия из Ирландии, где герцог Йоркский служил лейтенантом
[52], или наместником, — он оставался верным слугой и опорой режима Ланкастеров. По праву рождения он гарантированно был очень близок к трону и удостоился принятия в орден Подвязки еще в 1433 году, в ожидании великих свершений. Впервые по-настоящему ответственное дело ему поручили в 1436 году, назначив королевским наместником во Франции. Похоже, тогда этот вельможа полагался на более старшего родича — своего шурина Ричарда Невилла, графа Солсбери, и опытного военачальника Джона Талбота (с 1442 года — графа Шрусбери), помогавших ему словом и делом. Так или иначе, первый период его службы стал вполне успешным. Второй, с 1441 по 1445 год, в военном отношении блестящим не назовешь, однако герцог зарекомендовал себя как способный управленец и дипломат. Он деятельно участвовал в переговорах, приведших к Турскому перемирию в 1444 году. В следующем году бароны приняли сторону герцога Йоркского перед лицом выдвинутого против него епископом Моленса обвинения в хищениях. С 1446 года герцог входил в число ведущих лиц правительства, приобрел немало земель и продвинулся по службе вследствие падения Хамфри, герцога Глостера.
Ближе к концу 1440-х, однако, положение Йорка становилось все сложнее. Невзирая на большие доходы, герцог жил не по средствам, и к 1450 году задолженность короны ему в форме невыплаченного жалованья и долгов достигла 26 000 фунтов. Герцог Йоркский оказался не в худшем положении, чем большинство кредиторов государя, — на самом деле в лучшем, нежели некоторые из них, но собственные финансовые проблемы заставили и его ощущать всеобщий кризис 1449–1450 годов. Есть сведения, что, возможно, герцог уехал из Англии в Ирландию, поскольку над ним сгустились тучи. Назначение его вовсе не представляло собой изгнание, как позднее заявляли последователи Кэда, но по возвращении в Англию в следующем году герцог Йоркский утверждал, будто некие придворные из королевского окружения в Северном Уэльсе замышляли устроить ему западню на пути как туда, так и обратно. В Ирландии Ричарду, как видно, доставили немало беспокойства недостаток средств для финансирования кампании против мятежных кельтских вождей и опасность выдвижения в отношении него таких обвинений в некомпетентности и измене, какие были выдвинуты против тех, кто вел войну в Нормандии. В июне 1450 года герцог писал графу Солсбери (и, вероятно, другим баронам), жалуясь, что без денег ему придется отказаться от командования. В письмах звучат страхи, терзавшие Ричарда в то время: «Нельзя, чтобы в хрониках написали, будто Ирландия была потеряна через мое небрежение»
[53].
