Именно через призму семейных неурядиц и непрекращающихся беспорядков на местах нужно рассматривать французскую кампанию Эдуарда в 1475 году. На заседаниях парламента в октябре 1472 года острейшим вопросом повестки дня служила война с Францией. Первая сессия целиком посвящалась попыткам убедить палату общин одобрить введение соответствующих налогов. Ощущение сугубой срочности и важности пронизывало атмосферу зала, и в пользу налогообложения «раздавались многие витиеватые речи».
Епископ Рочестера Джон Алкок, замещая канцлера Стиллингтона, епископа Бата и Уэллса, обратился с длинным и подробным воззванием к палате общин по двум основным темам. Во-первых, он напомнил собравшимся о прочной связи между миром и единством в стране и войной с иноземным врагом. Хотя Генрих VI, «источник больших бед и долгой болезни этой земли», был уже мертв, «многие великие занозы и гнойные раны» по-прежнему не зарубцевались, и оставалось много «мятежного люда». Все это побуждало нападать на Англию иноземных врагов, в первую очередь шотландцев вместе с французами и с недавнего времени датчан. «Не найти столь почетного, нужного и полезного дела, как война против этих злокозненных и непокорных народов». Наконец, обращаясь к урокам английской истории, Алкок заключал, «что невозможно, как и не бывало с самого завоевания, чтобы справедливость, мир и процветание длились сколь-либо долго на этой земле в дни любых ее королей, пока ведется война за морем». Успешное правление Генриха I и II, Ричарда I Львиное Сердце, Генриха III, Эдуардов I и III, а также Генриха V приводилось в пример, чтобы заставить депутатов крепко задуматься.
Во-вторых, Алкок предложил вернуть королю его законное право наследования во Франции. Он изображал Эдуарда IV мужественным рыцарем, подобным Эдуарду III и Генриху V. От гражданской войны королевство избавила «победоносная удаль» государя, своими достоинствами резко контрастировавшего с порочным нравом французского короля. «Хитрыми и многомудрыми затеями» Людовик искал способ подорвать устойчивость Англии, подстрекая против нее шотландцев и датчан. Эдуард IV, напротив, представал в речах епископа в образе государя, коим по праву могли бы гордиться как английские, так и французские подданные. Алкок попросил палату общин «брать в расчет рыцарскую отвагу, великую удаль и нрав верховного владыки короля, кому милость свыше поможет избежать горестей, кар и напастей для достижения предначертанного»
[120].
Рыцарский портрет Эдуарда IV, воина и законодателя, отражает широко распространенное у современников мнение, будто бы 1475 год предоставлял стране шанс подвести черту под гражданской войной и оформить монархию Йорков по образу и подобию Эдуарда III. Как утверждал Дэвид Морган, лейтмотивом в речи Алкока выступала «двуединая способность короля воевать и судить». В другом современном тексте, содержавшем программу реформирования законов, образцом для новой королевской власти при Йорках должен был служить Эдуард III, который «ставил заслон своекорыстию, возвышал храбрость и величал правду»
[121].
Результатом всех этих настроений стало новаторское начинание в виде выделения средств на содержание 13 000 лучников, что напоминало субсидию Генриху VI в 1453 году. Таким образом власти надеялись получить не менее 118 000 фунтов, хотя на практике сумма оказалась куда меньше, и весной 1473 года парламент одобрил традиционный для эпохи налог в виде пятнадцатой и десятой части с доходов графств и городов соответственно. Однако, выражая сомнения в намерениях Эдуарда, палата общин решила держать деньги в особых запасниках до отплытия войска. В парламенте не забыли уроки 1463 и 1468 годов, когда король, получив щедрые субсидии с налогов для военных кампаний, так и не отправлялся воевать.
Дипломатическая грызня с Бретанью, Шотландией и Ганзейской лигой и, что очень существенно, с бургундцами оттянула начало экспедиции, но в июле 1474 года Эдуард наконец заключил Лондонский договор с Карлом Смелым, гарантировав тому высадку английских войск во Франции до 1 июля следующего года. К сожалению для Эдуарда, пока бургундские послы договаривались об условиях соглашения, внимание зятя всецело приковали восточные границы Бургундии; действуя в интересах союзника и родича, архиепископа Кельна Рупрехта, герцог осадил город Нойс. Осада затянулась. Прошла зима, наступила весна, а Карл все еще не закончил дело; там он оставался и в начале лета, когда 4 июля 1475 года Эдуард прибыл в расположение армии в Кале. Наконец спустя десять дней государи встретились, однако герцог прибыл без войска и не спешил оказывать военную помощь Эдуарду. Герцог Бретани Франциск II тоже не выступил в поход в поддержку английского союзника.
К 12 августа Эдуард устал ждать и начал переговоры с Людовиком XI. Не прошло и двух недель, как, к ужасу Карла Смелого, два короля провели личную встречу и обсудили условия будущего договора в Пикиньи. В соответствии с ним Людовик обязывался заплатить отступные в сумме 15 000 сразу и 10 000 фунтов годовой ренты. Таким образом, «великое предприятие» короля завершилось почетным миром, довольно привлекательным с финансовой точки зрения.
Современные событиям хронисты оценивали соглашение как весьма почетное, но подобные чувства разделяли в Англии далеко не все. Уступчивость королевских воевод была оплачена французским золотом: Гастингс получил годовую ренту 2000 крон (около 330 фунтов), Джон, барон Говард, — 1200, а прочие — по 1000 крон каждый. Многие солдаты, однако, поступили в бургундское войско. Один гасконец из числа слуг графа Риверса едко пошутил, что Эдуард IV одержал девять побед и проиграл всего одну битву — нынешнюю кампанию. Сэр Джон Пастон из гарнизона Кале писал матери, полный воодушевления от предстоящего похода. Вместе с тем в его послании от 11 сентября говорится: «Это предприятие короля кончено», что было бесспорным фактом. Письмо автор завершил так: «Был я в добром здравии, когда пришел сюда (в Кале), и весь в надеждах, и могу поклясться, что в жизни не желал я ничего так страстно, но вот через восемь дней я снова раздавлен»
[122].
Многообещающий июль постепенно сменился унылым сентябрем; безудержный энтузиазм сэра Джона сменился гнетущим чувством разочарования, которое так никогда и не оставило его. Действительно, французы ни в коем случае не считали заключенное Эдуардом соглашение почетным. В народе ходили стишки, высмеивавшие англичан, а Жан де Фуа, виконт Нарбонны, подтрунивал над двумя английскими заложниками, бароном Говардом и сэром Джоном Чейнеем, оставленным в Париже в качестве гарантий соблюдения Эдуардом условий договора: «Вы, англичане, так заскучали по дому, что шестьсот бочек вина и жалованье, которые дал вам король, мигом заставили вас убраться в Англию»
[123].
