Хотя уровень налогового бремени, похоже, сильно снизился в конце XIV столетия, пошлины снова выросли в начале XV века и достигли пика при финансировании походов Генриха V по завоеванию Нормандии. Поразительно мало известно о механизмах сбора этих налогов на местном уровне; но регулировали процессы, конечно, сами общины, часто принимая меры для возможно более равномерного распределения тягот. К середине XV века местные наработки в выбивании военных налогов существовали уже целое столетие и использовались для оплаты кампаний Войны Алой и Белой розы. В начале 1460 года Джон Пастон отметил, что города и села Норфолка оплачивали жалованье 400 человек, собранных призывными комиссиями, тогда как многие английские города сами поднимали налоги на местном уровне ради оплаты услуг воинских контингентов во время гражданских войн.
С 1360-х годов англичане привлекались для финансирования королевского правительства через займы. Эдуард I и Эдуард III, конечно, и раньше финансировали свои походы с помощью кредитов, и к 1307 году долги Эдуарда I достигли 200 000 фунтов. К 1339 году трехсоттысячная задолженность грозила обвалом заморским планам Эдуарда III. Радикальное отличие, однако, состояло на этот раз в том, что с 1360-х годов займы поступали не от иностранных ростовщиков, а от подданных короны. В XV веке королевское правительство поддерживалось английским торговым капиталом, зависевшим скорее от превратностей судьбы торговли шерстью, чем от займов главных южноевропейских банкирских домов. Соответственно, в середине XV века английские негоцианты (торговцы шерстью, оплатившие вступление графа Уорика в фактические права коменданта гарнизона Кале в 1455 году, или лондонцы, поддержавшие графов Йоркской партии пять лет спустя) были кровно заинтересованы в быстром и жестком разрешении политических конфликтов и прекращении состояния неопределенности. Даже заимодавцы поневоле, такие как жители Даремского палатината, немало способствовавшие делу Ланкастеров в декабре 1460 года, неохотно раскошеливались, предоставляя соперничающим партиям шанс выставить войска на поле.
Кампании XIII и XIV веков готовили английское общество к ведению войн в техническом плане, однако эти конфликты раз за разом все сильнее пропитывали его членов милитаристской культурой. Многие нынешние историки принимают сетования современников событий об упадке военного дела за чистую монету. Писавший в 1450-х годах Уильям Вустер жаловался, что в последнее время те, кто «происходил от благородной крови и кому пристало носить оружие», пренебрегали этим призванием, обращаясь вместо того к делам закона и праздной жизни
[150]. Дж. Р. Ландер не поверил Вустеру, назвав его «сверхконсервативным рупором исчезающей когорты ветеранов Столетней войны», хотя в более широком смысле принимал его выводы о снижении воинственности аристократов и мелкопоместных дворян Англии XV века по сравнению с их дедами
[151].
И все же Ландер, по всей вероятности, ошибался, причем в обоих отношениях. Печаль Вустера по поводу упадка военной удали можно расценивать как ворчание, но, безусловно, во второй половине XV века не он единственный ратовал за военное и рыцарское возрождение. В период между 1450 и 1475 годом для английских читателей были переведены или переизданы ряд военных книг: классическое древнеримское «Краткое изложение военного дела» Вегеция, «Книга о военных и рыцарских деяниях» Кристины Пизанской, «Книга о рыцарском ордене» Раймунда Луллия
[152] и сочинения Алена Шартье
[153]. Более того, в тот период военные и рыцарские тексты, похоже, встречались читающей публикой со все возрастающим интересом. Военные и рыцарские идеалы вовсе не считались старомодными и несовременными: от благородного господина по-прежнему ожидали подвигов на ристалище или на поле брани. И не только от благородного: когда купеческое семейство Николаса Блэкберна из Йорка (ум. 1432) решилось воплотить его образ в мозаичном окне церкви Всех святых на Норд-стрит, родичи попросили изобразить Блэкберна в полных доспехах. Это обстоятельство наглядно свидетельствует о привлекательности воинственности даже для городской купеческой верхушки.
Совершенно нельзя сказать, будто к середине XV столетия представители класса землевладельцев повернулись спиной к своим традиционным военным функциям. Утверждения о едва ли не полном отказе мелкопоместного дворянства от участия в Столетней войне суть сильные преувеличения, основанные преимущественно на заметном изменении соотношения между тяжеловооруженными всадниками и лучниками в экспедиционных войсках XV века. В середине предыдущего столетия эта пропорция, по всей видимости, выглядела как 50 на 50. К 1415 году нормой, похоже, сделалось соотношение 1:3 (всадники/лучники), а в 1430 году — уже 1:12. На всем протяжении 1430-х и 1440-х годов средний показатель соотношения держался где-то на уровне 1:5. Этому есть ряд объяснений. Во-первых, переориентация в ведении боевых действий — от прежних «конных выездок» (chevauchées) к гарнизонам; она снизила шансы желающих пограбить и нажиться за счет получения выкупа, отчего заморская служба несколько утратила привлекательность
[154]. Во-вторых, мелкопоместное дворянство демонстрировало меньше готовности служить в армиях, где большинство составляли солдаты из числа простолюдинов. В‐третьих, из-за тяжести труда в окружных органах управления часто становилось попросту невозможно совмещать успешную карьеру дома со службой за морем.
Вместе с тем не подлежит сомнению, что и после 1422 года военная служба оставалась важной составляющей карьеры пусть и меньшинства английского мелкопоместного дворянства, но меньшинства значительного. Положение разнилось от области к области. При этом существовали такие графства, как Эссекс, где бо́льшую часть верхушки составляли законоведы; оттуда действительно дворяне в армию поступали реже. В других местах, однако, военная служба продолжала быть характерной для окружной верхушки вплоть до самого начала гражданской войны. В Кенте, например, люди вроде сэра Уильяма Ота, Ричарда Вудвилла и сэра Томаса Кириелла совмещали функции шерифа, парламентария и судьи в мирное время с командировками во Францию. Лица, которых большинство историков считают придворными и управленцами внутри королевства, — например, Джеймс Файнс, барон Сэй и Сил в Кенте, сэр Ричард Харрингтон в Ланкашире или сэр Роберт Вер в Девоне, — продолжали служить в Нормандии до окончания английской оккупации в 1450 году. Как недавно отметил Саймон Пэйлинг, участие в боевых действиях во Франции не исключало для них службу в Англии
[155]. Более того, нет свидетельств, что эти старые солдаты составляли ядро оппозиции режиму Ланкастеров. Их послужные списки на протяжении Войны Алой и Белой розы показывают, что решение воевать за Ланкастеров или за Йорков определялось их личным выбором и уже данными клятвами.
