Угасание законного участия народа в политических процессах на протяжении последних десятилетий XV века нужно считать одним из наиболее важных последствий Войны Алой и Белой розы. Новое определение термина «народ» сыграло чрезвычайно важную роль в оформлении особой, характерной для династии Тюдоров политической культуры. К началу XVI столетия понятие приобрело социально-экономический контекст. Для таких авторов эпохи Тюдоров, как Томас Мор, Томас Элиот или Томас Старки, народ означал низшие сословия, грубую разновидность плебса и не принадлежал к законной политической нации. Возмущение и призывы к реформированию, зародившиеся в среде «народа», представлялись теперь неприемлемыми, изменническими. Реакцией Тюдоров на всплески народного самосознания стали, с одной стороны, репрессии, но с другой, чем дальше, тем больше, — хитроумные рассуждения относительно обязательств и послушания. Конечно, летописцы из монастырской братии, хулившие восставших в 1381 году как низкородный плебс, в широком смысле сходились во мнении с писателями эпохи Тюдоров, но XV столетие стало свидетелем включения простого народа в состав законных партнеров короля, баронов и депутатов в формировании политики и управления. Действительно, принятие режима Ланкастеров как законной власти с 1399 года отчасти зависело от одобрения простого народа. В 1450 году народ лишил династию поддержки, обнажив кризис законности, лежавший в основе государственного устройства страны при Ланкастерах. Первоначальный ответ Йоркской партии, вставшей на сторону реформ и «общего блага», строился фактически на идеях народа, служившего движущей силой английской политики. Однако с 1470-х годов, отчасти из-за характера событий в ходе гражданских войн, при Йорках и на раннем этапе династии Тюдоров началась перестройка английского государственного здания сверху.
Война Алой и Белой розы и налогообложение в средневековой Англии
По мнению старика Джона Фортескью, бывшего лорда — главного судьи королевской скамьи, писавшего в начале 1470-х годов, Англия отличалась dominium politicum et regale (конституционным правлением). Этот счастливый факт отличал ее от Франции, которую Фортескью определял как dominium regale (абсолютную монархию)
[182]. Во Франции тираническое управление позволяло королю вводить налоги по своей воле, в результате чего французы «стали сгорбленными и немощными, не способными ни сражаться, ни защищать королевство, не имеющими денег для вооружения. Но даже когда они жили в великой нужде и бедствии, они обитали в одном из самых плодородных царств этого мира». В отличие от Франции, в Англии свободы подданных защищались законом и парламентом. Король обязывался следовать законам, учрежденным сообществом королевства в парламенте. Он обязывался испрашивать у депутатов средства и не располагал возможностью облагать народ податями по собственному произволу. Поэтому у англичан «довольно сил, чтобы отразить врагов королевства и победить другие королевства, которые могли бы причинить им вред. Вот каковы плоды jus politicum et regale [конституционного правления] — закона, под которым мы живем»
[183]. Однако Фортескью, как и его современники, видел проблему в бедности короны, вынужденной полагаться на законные и конституционные методы для сбора средств, что вело к крайней нищете и, в свою очередь, стало главной причиной всех бед, свидетелем которых был автор. В результате с 1470-х годов в Англии произошли серьезные изменения в налогообложении, призванные ликвидировать нищету короны, но при этом угрожавшие радикально подорвать воспеваемые Фортескью свободы.
Налоговая культура позднесредневековой Англии развивалась на протяжении царствования трех первых Эдуардов. В ряде кризисов посягательство короны на часть богатств подданных для финансирования государственной политики встречало противодействие со стороны баронской оппозиции и парламента. В 1297 и 1340 годах, например, корона пошла на политические уступки в обмен на поступление довольствия. На протяжении того же периода возникло главное казначейство, призванное служить главным хранителем фискальной системы. Декреты 1311 года сделали этот орган ответственным за все поступления и траты и обусловили его главенство над финансовыми институтами королевского двора, тогда как в соответствии с Уолтонскими декретами 1338 года от лорда-казначея Англии требовалось предоставление ежегодного отчета по финансовому состоянию королевства. Таким образом, к середине XIV столетия «королевские доходы и расходы сделались фактически общественными: доходы от фиска [земель короны и источников постоянных поступлений] и налогообложение выполняли общественную функцию поддержания короны и защиты королевства. Государь и народ каждый вкладывали собственное достояние ради общей пользы, и если монарх сохранял право тратить поступления для этих целей… палата общин, представляя все английское общество, обладала в этих условиях правом критиковать короля и требовать от него отчета»
[184].
Ближе к концу XIV и на заре XV столетия сбор и расходование государственных поступлений представляли собой прозрачный, открытый для наблюдения политическим классам процесс, в который тесно вовлекались подданные разных уровней. Во-первых, государственный бюджет входил в сферу деятельности парламента. Тот контролировал одобрение прямых и косвенных налогов и зачастую выставлял условия по их сбору и расходованию. Хотя таможенные пошлины с середины XIV века фактически сделались постоянными, налог на шерсть был непостоянным и оставался в ведении парламента. С 1342 года этот сбор осуществлялся почти ежегодно. Ограничения, введенные депутатами на протяжении 1380-х годов, служили важным напоминанием об экстраординарной природе данного налога. Даже после установления парламентом в 1398 и 1415 годах принципа пожизненного пожалования мысль о подотчетности пошлин на шерсть парламентскому одобрению осталась в отношении государственного бюджета общепринятой.
Ситуация с прямым налогообложением выглядит еще более ясной. В ноябре 1404 года одобрение на две пятнадцатые и десятины предоставлялось Генриху IV на условии назначения военных казначеев для записи прихода и расхода по их ведомству в отдельные свитки. Нельзя, однако, сказать, что формирование государственного бюджета характеризовалось конфликтом между монархом и политическим сообществом, не желавшим поддерживать политику короны. На исходе XIV и в первое десятилетие XV века можно наблюдать настоящие приступы щедрости парламента в одобрении пошлин: в 1401 году налогообложение разрешили на довольно туманную цель «доброго правления», тогда как между 1404 и 1407 годом парламентарии трижды открыто позволяли вводить сборы ради покрытия расходов на нужды королевского двора. В самом деле, период от середины 1380-х до середины 1420-х годов стал в позднесредневековой Англии свидетелем подъема частоты парламентских разрешений на ввод налогов. Вместе с тем парламентские споры о налогообложении служили инструментом, позволявшим политическому сообществу бросать формально закрепленный и понятный обеим сторонам вызов короне. Требования возобновления пожалований государственных земель в 1404 году, например, отражают растущее беспокойство по поводу выхода королевских расходов за приемлемые рамки. Действительно, связь между пресечением злоупотреблений и одобрением введения налогов служила основой диалога между короной и подданными.
