– Вредное какое старичьё, – согласился я. – Но зачем там нужны мы?
– Почерк не кажется знакомым? – спросил Михаил.
– Есть немного… – Я подумал. – Но с приютом-то было понятнее, приют был нужен как место, где есть лаборатория. Да и боевая сила из такого количества восставших, если бы Виктория решилась на активные действия. А тут что? Даже если все престарелые разом совершат самоубийство – до полноценных, активных восставших им ещё расти и расти. Если полиция или вояки поторопятся, то и заложники не пострадают.
– Это меня и смущает, – сказал Михаил. – Странность этого действия и отсутствие в нём хоть какого-либо смысла для Виктории.
Я вздохнул.
Представил себе Джонни Деппа в образе Джека Воробья (серый цвет кожи ему, кстати, даже шёл, а актёрское дарование после превращения в кваzи только усилилось).
Помимо того что каждому отцу надо хотя бы раз в жизни сходить с сыном в кино, я и сам любил этот бесконечный киносериал.
– Хочешь моё мнение? – спросил я. – Старики валяют дурака сами по себе. Виктория тут ни при чём. Мы едем туда зря.
– Возможно, – согласился Михаил. – Вот только я узнал по своим каналам, что Маркин сорвался в дом престарелых со всей своей бригадой.
Некоторое время мы оба молчали.
– Остановить? – спросил Михаил. – Пока недалеко уехали? Вернёшься к сыну.
– Нет, не стоит, – признал я. – Если Маркин туда едет, то и нам стоит.
Показалось мне или нет, что Михаил приревновал меня к Найду? Кажется, не показалось. Всё же старый мертвяк не был настолько бесчувственным, каким старался казаться…
Михаил включил радио, повёл по сенсорному экрану пальцем, выбирая волну.
– Сам ведь этого хотел, – пробормотал я задумчиво.
– Что? – Рука Михаила застыла.
– Сам хотел радио включить! – сказал я.
Михаил помолчал, потом кивнул, не отрывая взгляда от дороги.
По радио играла какая-то старая песня.
Целым был и был разбитым,
Был живым и был убитым,
Чистой был водой, был ядом,
Был зелёным виноградом…
[3]
– Михаил, – спросил я неожиданно для самого себя. – Умирать – страшно?
Кваzи посмотрел на меня. В мёртвых глазах вдруг что-то блеснуло. Что-то почти живое.
– Очень, – мягко сказал он.
– Я так и думал, – вздохнул я.
Пансионат размещался не в лучшем месте. Можно, конечно, поспорить, где в Москве жить хорошо, но Рязанский проспект вряд ли многие отнесут к привлекательным местам. Ко всему ещё и располагался пансионат в двух старых зданиях, отделённых от проспекта чахлым сквериком. И шумно, наверное. И воздух не лучший.
Здания когда-то были либо жилыми домами, либо больничными корпусами. Переоборудовав в пансионат, их соединили стеклянным переходом, к которому пристроили маленький одноэтажный вестибюль.
Сейчас пансионат был оцеплен цепочкой солдат и безопасников в штатском. За оцеплением, как положено, толпился жадный до впечатлений народ. Машины на шоссе тоже притормаживали, водители разглядывали вывешенные в окнах плакаты, некоторые доставали мобильники и фотографировали.
Плакатов было много. Заранее, похоже, рисовали. Часть была на бумаге, часть на картонках, а часть – на белых простынях.
Тексты тоже отличались разнообразием.
«Не хотим умирать в муках!»
«Освободите нас!»
«Мы своё отстрадали!»
«Все будем кваzи!»
«ЭФТАНАЗИЮ!»
Слово «эвтаназия» было написано с ошибкой, но это никого не смущало.
Размахивая удостоверениями, мы прошли через оцепление, при этом я испытал явное дежавю.
Видимо, как и капитан Маркин – тот вначале картинно протёр глаза, красные от недосыпания, потом спросил:
– А где ваша подруга, Симонов?
– На работе, Маркин, – ответил я, стараясь не фиксироваться на «подруге». Ну знает Маркин о нашем романе. Что с того? Ему по службе положено. – Вы же просили помогать, если что, так вот – прибыл.
Маркин усмехнулся:
– Знать бы, кто у кваzи информатор… Не подскажете, Михаил?
– Не понимаю, о чём вы говорите, – пожимая ему руку, сказал кваzи. – Что случилось?
– Старики-разбойники, – мрачно сказал Маркин. – И старушки-веселушки.
– Почему вы думаете, что Виктория в этом замешана?
Маркин мгновение поколебался. Оглянулся, убеждаясь, что рядом никого нет.
– Она мне позвонила. На личный мобильный номер, который никто не знает, кроме жены и детей.
– Это который на две семёрки заканчивается? – спросил Михаил.
– Нет, который на ноль три.
– Не знаю, – признался Михаил. – Позвонила – и что?
– Сказала, что приготовила для нас сюрприз. Что если её не прекратят преследовать, то по Москве таких сюрпризов будут десятки и сотни.
– Могла узнать про бунт и использовать в своих интересах, – предположил я.
– Да, могла бы, – кисло сказал Маркин. – Вот только позвонила она за час до бунта. Тут вроде как всё спокойно было. Я позвонил… и даже послал человека проверить. Тот пришёл, отзвонился мне, что всё в порядке. Вышел из пансионата. И тут началось. Всё явно было заранее обговорено, старики рассредоточили персонал – пошли вызовы в разные палаты, сестры и санитарки разбрелись…
– И старичьё их повязало? – поразился я.
– У них было некоторое количество оружия, – признался Маркин. – В основном пистолеты. Не знаю, может быть, муляжи, или травматика… к счастью, до стрельбы дело не дошло. Персонал связали скотчем и заперли в зале физиотерапии, он в подвале. Из окон повыбрасывали лозунги, принялись звонить журналистам…
В последнем слове было столько неприязни, что будь я журналистом – испугался бы.
– Информация уже прошла?
– На телевидении, слава Богу, всё затормозили. Хотя ругань стоит страшная, директора телеканалов звонят в Кремль, я не знаю, сколько ещё нас смогут прикрывать. А в Сети – да, там уже всё бурлит. «Доведённые до отчаяния нечеловеческими условиями проживания пенсионеры требуют их умертвить…»
– Может, и впрямь так всё плохо было? – спросил я.
Маркин пожал плечами. С какой-то странной неловкостью и вызовом сказал:
– Да не плохо здесь! Обычный пансионат. Не элитный, конечно. Не все мы миллионеры. Но проблем никогда здесь не было. Это же не тюрьма, люди гуляют, навещают родных, к ним дети и внуки приходят… да какое отчаяние, какие ещё нечеловеческие условия! Хороший пансионат. Хороший персонал. Нет, просто кто-то грамотно завёл пенсионеров.
