В Сухуме нас ждали. Сразу после посадки к самолёту подъехали автомобили и государь со свитой и охраной уехали. Рисковать и вылетать на ночь глядя не стали, решили заночевать здесь. Мы уж совсем было собрались в самолёте устраиваться на отдых, как и за нами одна из тех же машин пришла. Отвезла по темноте в какой-то пансионат на берегу. Ничего вокруг не видно, только слышно, как море невдалеке шумит. А вот когда луна выскочила на небосклон, тогда светло стало. И красиво.
А утром та же машина за нами пришла и к самолёту отвезла. Пассажиров наших прождали часа два. Хорошо, хоть кормёжкой нас обеспечил. И только мы стол в кабине накрыли да завтракать уселись, как государь подъехал. Увидел такое дело, приказал не суетиться и спокойно доедать. А сам с сопровождением даже в кабину залезать не стал, отошёл в сторонку, остался снаружи.
Какой тут доедать. Быстро свернулись, чай в два глотка выхлебали и по местам разбежались. В полёте позавтракаем. А я наружу выпрыгнул и докладывать о готовности пошёл.
Запустились, взлетели и направились на юг. Пошли с набором высоты вдоль гор. Показал Николаю искрящуюся снегом вершину Эльбруса. Император как наклонился к боковому окну, так от него и не отлипал добрые минут пятнадцать. Красотами природы любовался. Ещё бы ими не любоваться. Слева горы, справа море. А позже и под нами горы оказались. И стразу же начало потряхивать, появилась сильная болтанка. По кабине разошёлся характерный запах. У кого-то из пассажиров явная непереносимость болтанки. Лишь бы в грузовой кабине этому непереносимому успели ведро подставить. Иначе придётся нам после полёта в самолёте полы отмывать…
У Юденича мы вообще никуда от самолёта не отходили. И спали в нём же, и ели. Единственное, так это по нужде в сторону бегали, в специально обустроенное для нас помещение. За полчаса обустроили, что характерно. Могут же? Когда прикажут!
Так и просидели под охраной в солдатском оцеплении без каких-либо движений и действий целых три дня. И без новостей, само собой. Тяжелее всех пришлось Маяковскому. Ну, во-первых, как он ни порывался примкнуть к сопровождавшим императора лицам со своим фотоаппаратом, а ничего из этого не вышло. И даже издательская слава не помогла. А во-вторых, ему строго-настрого запретили своим фотоаппаратом во время полёта пользоваться и фотографировать государя. И правильно запретили!
А через три дня вернулся довольный Николай, и мы отправились в путь-дорогу по обратному маршруту. И точно так же садились на дозаправку и ночёвку в Сухуме.
А затем был перелёт в Киев и Варшаву. В Ставке Николай провёл больше недели. И всё это время мы просидели на земле – поселили нас в каком-то здании казарменного типа. Даже на воздушную разведку ни разу не вылетели, не говоря о чём-то большем. Снова никто нас никуда не выпускал. Единственное, в оцепление, как у Юденича, не взяли. А вот самолёт всё это время находился под неусыпной охраной. Два солдатика постоянно толклись рядом с ним.
У меня так хоть какая-то отрада была. Меня, можно и так сказать, допрашивали. Или расспрашивали. И так и этак будет верно. Пару раз меня выдёргивал к себе Джунковский. Первый раз с вопросами по разбомбленному «Гебену» и двум пороховым заводам, а второй… Второй раз выдернул поздним вечером – прислал, как всегда, автомобиль.
Каково же было моё удивление, когда в знакомом мне по прошлому посещению кабинете я не только Владимира Фёдоровича увидел, а Николая с матушкой, Марией Фёдоровной. И первый же вопрос, который мне задала Мария Фёдоровна, предварительно выслушав мои приветствия, был о «Гебене». О том самом проклятущем крейсере.
— Сергей Викторович, зачем вы его бомбили? Стоит себе корабль в ремонте, ну и пусть стоит. Неужели непонятно было, что он уже никакой опасности не представляет?
— Ваше величество, да понятно всё было. Сам сомневался. А потом знающие люди растолковали, в чём там было дело. Пушки-то с него никто не снимал. А боеприпасы со склада на корабль подвезти дело быстрое. Склады-то те рядом совсем с верфями.
— Допустим, — кивнула Мария Фёдоровна. — А почему тогда второй раз бомбили?
— Какой второй раз? — удивился даже. — Не было никакого второго раза.
— Как не было? Вот у меня приказ о повторной бомбардировке, — и какую-то бумагу со стола берёт, вчитывается. Потом передаёт его мне.
— Не было никакого второго вылета. Пороховые заводы бомбили, это было. Хотя зачем их было бомбить, тоже не понимаю.
— Исходя из объяснений штаба, никто на самом деле не рассчитывал на такую молниеносную победу в проливах, — вклинился с объяснениями Джунковский, испросив перед этим у императрицы разрешение вмешаться в разговор. — Сергею Викторовичу всё правильно сказали. Оттого и «Гебен» бомбили, потому что опасались его ввода в строй. И заводы по той же самой причине сожгли.
— Какой ввод в строй? Он же со вскрытыми бортами на бонах стоял? — удивился и не удержался я от вопроса. Ладно бы снаряды подвезли и стрелять начали. А причём тут ввод в строй? Глупости какие.
— И что? Глубины ведь там небольшие. А вести артиллерийский огонь вскрытые, как вы говорите, борта не мешают. И развернуть его на бонах тоже ведь можно. Вот и решило перестраховаться наше командование на будущее. Убрать самый сильный корабль противника с доски…
— Почему самый сильный? Скоро ведь наша «Императрица Мария» должна будет со стапелей сойти? — не удержался я от уточнения.
— Да, «Императрица» сильнее. Но она всё ещё на верфях. И когда со стапелей сойдёт, одному Господу Богу известно, — наконец-то включился в разговор император. А в голосе-то так раздражение и плещет. Чем это я его так рассердил? У-у, как смотрит-то. Сейчас дыру прожжёт.
— Всё так плохо, ваше императорское величество? — своим вопросом Джунковский попытался переключить внимание государя на себя.
— Плохо? Нет, Владимир Фёдорович, не просто плохо, а катастрофически плохо! — Николай наконец-то отвёл взгляд в сторону, поморщился. — Вам ли не знать?
— А что специальная комиссия? — теперь уже Мария Фёдоровна перехватила эстафету с вопросами.
Я насторожился. Что ещё за специальная комиссия? Та самая, что Николаевские верфи инспектирует? Там же вроде как Остроумов?
— Батюшин третьего дня закончил работу. Представил мне подробный отчёт о проделанной работе и выявленных нарушениях и преступлениях. И список виновных в растратах и хищениях. Кроме этого выявлено иностранное влияние со своей агентурой. И социалисты! Как же без них! Да об этом лучше Владимира Фёдоровича спросить. Он всё это лучше меня знает, — бросил короткий взгляд на Джунковского государь.
— Да, со списками я ознакомился. Статьи-то у всех в нём представленных – расстрельные.
— Расстрельные, — эхом откликнулся Николай. — Ко мне сегодня обратились представители банкиров и промышленников. Просят… Да что там просят… Прямо требуют помилования всех отмеченных в этом списке!
— Прямо всех? — уточнил Джунковский. — А откуда они про список знают?
